— Володя.

Сосед пожал протянутую руку, кивнул, показав, что принял информацию к сведению, сказал: «Очень рад!» и вновь занялся насаживанием на вилку маринованного грибка.

— Все готовы? — Вернувшийся хозяин неверным движением чуть было не своротил кастрюлю. — У кого не налито?

Исходя из количества грязной посуды, опустевших банок и хрустальных емкостей, не унесенных по холостяцкому разгильдяйству со стола, основная масса гостей уже именинника покинула. Посидели неплохо, что подтверждалось и батареей разнокалиберных винно-водочных бутылок, заполнивших пространство у подоконника.

Остались, включая Валентинова, шестеро. Дамы, судя по всему, не планировались.

— Говори, капитан.

— Ну что же… После службы голова не варит, придумывать что-то оригинальное сил нет, поэтому… Петрович! Традиционно: чтоб у тебя все было и чтоб тебе за это ничего не было!

— О! Спасибо…

— Хорошо. Вон рыба еще есть, закуси.

— Петрович, я забыл спросить: по машине что-нибудь слышно?

— А-а… — Валентинов со вздохом посмотрел на Следкова. — Не напоминай! По нулям.

Два месяца назад у Петровича прямо от редакции угнали новенькую «семерку», РУОП и сыщики Главка поставили на уши полгорода, «авторитеты» и «законники» перебудоражили вторую половину: создалось впечатление, что пропал броневик с президентским ядерным чемоданчиком. Автомобиль, впрочем, так и не нашли, в связи с чем Валентинов впал на некоторое время в глубокую депрессию и выдал на гора внезапную статью о том, что демократию погубит неорганизованная преступность. Говорят, после этой статьи Старышев, неофициальный лидер регионального преступного мира, предложил журналисту на выбор любую машину из своей «конюшни», но принципиальный Петрович отказался.

— Зато ты наша гордость! — поднял стопку Михаил Анатольевич.

Именинник засмеялся и нетвердо продекламировал:

— Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо!

— Ага. И забрали тебя, пьяницу, по двести восемнадцатой, за ношение холодного оружия?

Виноградов вдруг сообразил, где он видел молчаливого соседа справа.

Подполковник Лобов участвовал в штурме захваченного бандой Овечкиных самолета, получил пулю в руку и Красную Звезду на грудь. Второй орден он заслужил за подавление кровавого бунта в Сухумском следственном изоляторе… Теплым летним вечером девяносто второго вышел в собственный двор. Шестилетний сын копался в песочнице, прихваченная из дому книжка про шпионов не увлекала, хотелось домой — к жене и телевизору. На пьяного соседа, выпустившего на прогулку ротвейлера, внимания поначалу не обратил — так, средней вонючести коммерсант, но когда собака… Сейчас уже не узнать, какие инстинкты вдруг пробудились в клыкастой твари; свободная от поводка, она кинулась наперерез к песочнице, вцепилась ребенку в руку. Две пули из табельного «Макарова» достались псу. Третья — подбежавшему хозяину. Два трупа и мальчик, долгие месяцы пролежавший в больнице.

Лобова судили. Дали срок. При конвоировании в Кресты он бежал. Естественно, числился в розыске: органы делали вид, что ищут его по всей стране, а он делал вид, что живет в подполье. Виноградов догадывался: те, кто помог Лобову уйти из-под стражи, обеспечивали профессионалу и фронт работ. Фамилию подполковника в некоторых кругах связывали с сербскими событиями, недавней «плутониевой» акцией в Прибалтике, с нашумевшими вооруженными разборками за сферы влияния банков.

Это был человек-легенда, потенциальный покойник и совершенно не нужный Виноградову сосед.

— Смотри, Саныч, что мне бандиты подарили! — хозяин наклонился, с трудом извлек откуда-то из шкафа заключенный в раму прямоугольник и водрузил его над телевизором: — Во!

Сначала капитан не сообразил: на картине белело нечто округлое, символизирующее необъятное женское лоно, рассеченное узкой стреловидной аркой с черным кружевом, разорванные прутья решетки. На переднем плане — торжествующе оскаленный, зубастый и безглазый головастик с нахальным тоненьким хвостиком. Капли крови.

— Называется «Проект памятника прорвавшемуся сперматозоиду». Художник Александров. Холст, масло.

Петрович был горд и наслаждался произведенным эффектом.

— М-да… Ну-ну! И это здесь будет висеть?

— Жалкие и ничтожные люди! Менты! Что вы понимаете в высоком искусстве?

— Что там свистит на кухне? Чайник?

— Ох, черт! — Именинник сплюнул и выбежал в коридор. — Забыл.

— Михаил Анатольевич… Я, пожалуй, на минутку. Пойду скоро. — Минаев включил дисковый проигрыватель, поэтому Виноградову пришлось наклониться почти к самому уху генерала.

— Я тоже уже собираюсь. Чем порадуешь?

— Замкнул плюс на минус, — пожал плечами капитан, — пусть сами с собой функционируют. В целом — как и планировалось.

— А относительно тебя?

— Должны, вроде, отвязаться. Хотелось бы верить.

— Ладно. Сиди тихо, ни во что не влезай. Про меня забудь — придет время, найдем. Понадобишься.

— Вам лично? Или…

— Володя, давай раз и навсегда — чтоб без обид! Если была бы возможность взять тебя в игру, поверь… А так — слишком опасно. И для тебя, и для нас.

— А я не рвусь, — искренне пожал плечами Виноградов. — Ей-Богу! Обидно только, что в это никто не верит.

— Уехать бы тебе на время в командировочку.

Появился Петрович с шипящим чайником:

— Мать вашу! Горячо же. Саня, чашки доставай! Из шкафа.

— Помочь? — перебираясь через Михаила Анатольевича, спросил Виноградов.

— Пойдем. Торт свой сам порежешь. Да, кто поближе? Усатый, достань коньяк! Прямо за тобой, настоящий армянский. Кол-лек-ционный. Не то что Володькино пойло!

— Спасибо, что пришел, Саныч. Узнал? Усатого? — В тесной кухне было не развернуться, если стряпней занимались двое, один непременно мешал другому. Поэтому именинник выжидал, когда Виноградов покончит с дележкой кондитерской продукции.

— Считай, что нет. Мне так легче будет, да и тебе тоже.

— Что же, верно. Хотя по фигу: я в конторе не служу, если пару раз в месяц кому-то у меня в берлоге захотелось встретиться, поговорить…

— Тормознись! Это меня не касается, понял?

— Понял, молчу! Только чужие, Саныч, здесь не ходят.

В прихожей заверещал электросоловей.

— Звонок!

— Ждешь кого?

— Нет, вроде.

Виноградов пропустил вперед себя хозяина и вслед за ним вышел из кухни.

— Что? — на пороге комнаты обозначился силуэт Лобова.

— Сейчас посмотрим.

Петрович прильнул к глазку:

— Мужик в майке. С ведром… Кто там?

— Это я, Сергей. Из шестнадцатой, — донеслось снаружи. — Пары сигарет не будет?

— Знаешь его?

— Да, собственно, не знаю.

— Не открывай!

— Да ла-дно… — Хозяин уже щелкнул замком. — Неудоб…

В следующий момент его вынесло вместе с дверью, отбросив и распластав вдоль стены: что-то огромное, черное, пронзающее воздух впереди себя вороненым стволом автомата возникло в проеме.

— Лежать! Не двигаться!

Прежде чем отпрянуть с линии огня, Виноградов увидел «стечкин» в руке Лобова, два выстрела в незащищенные ноги. Черный великан рухнул на пол, но на его месте тотчас же возникла другая фигура, поменьше, полоснула наискось очередью.

— Руки! Милиция!

Вновь загремели выстрелы со стороны лестничной площадки — сначала схватился за горло и сполз вниз репортер, а на него — получивший, очевидно, пулю в спину боец группы захвата.

Пятясь все дальше назад, в кухню, Виноградов отчаянно щупал пустую подмышку: пистолет с учетом намечавшейся пьянки был дисциплинированно оставлен в сейфе. Как положено…

В комнате со звоном осыпалось стекло, на долю секунды опередив хлопок газовой гранаты.

— Ложись, сука!

Увидев направленное на него дуло, капитан поднял руки и тут же получил удар прикладом — его вполне хватало, чтобы лишить Виноградова сознания, и остальных пинков он уже почти не ощущал…

— Ну? И что делать будем? — Голос Михаила Анатольевича то слышался ясно, как наяву, то затухал, удаляясь. Это было очень похоже на Би-Би-Си по старенькому приемнику времен застоя.