— Руки! Руки за голову!

— Лежать!

Две черные фигуры — одна с пистолетом, другая с автоматом — безликие, стремительные, одновременно шагнули из уличного полумрака.

— Лежать, сука! — Тот, что с пистолетом, деловито сунулся к кассе, ни на мгновение не выпуская из-под прицела замершего в кресле Баркова. — Не двигаться!

Автоматчик, запоздало разглядевший рухнувшего под прилавок Виноградова, выпустил нервную короткую очередь: зазвенело разбитое стекло, что-то посыпалось вниз. За спиной капитана под женский пронзительный визг обрушилась перегородка.

Последнее время Владимир Александрович не любил, когда в него стреляют. Он уже расстался с романтическими иллюзиями и идеалами, придававшими подобным ситуациям хоть какой-то смысл в недавнем прошлом, поэтому сейчас, загоняя патрон в патронник, он больше и искренней всего ненавидел растяпу-водителя, поломавшего привычный график, и самого себя, соблазнившегося дармовым кофе и посторонними сиськами. Хотелось верить, что у Витьки и его бойца хватит ума не лезть на рожон из-за чужой выручки.

Однако опять громыхнуло, и высунувшийся в случайную щель между банками с ананасовым компотом Виноградов увидел, как налетчик неестественно выгнулся, раскинул руки и, выронив автомат, распластался лицом вниз на весело раскрашенной коробке для мороженого: расстрелянный почти в упор, в спину милиционером-«резервником», он, наверное, даже не успел сообразить, что случилось.

Ругнувшись, капитан опрокинул свою «тропическую» баррикаду: во-первых, это могло отвлечь внимание того, кто держал на мушке Баркова, а во-вторых, самому ни черта видно не было, может, там уже… В атаку идти, конечно, страшно не хотелось, но если тот гад Витьку ухлопал за здорово живешь — куда ж денешься? Как говаривал Миша Веллер: «Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать — и раскаиваться». Впрочем, ему там хорошо было говорить.

По счастью, геройский порыв Виноградова остался невостребованным — второй налетчик, ненамного пережив своего напарника, уже чернел бесформенно и неопасно в углу, не успев, видимо, даже воспользоваться пистолетом.

— Прикрой! — Барков пинком отбросил в сторону не пригодившийся бандиту «ТТ» и, пригнувшись, вынырнул в дверной проем. — Мать твою…

Разогнавшийся Виноградов запоздало сообразил, что команда относится не к нему, но дождаться сержанта-автоматчика и пропустить его вперед было бы, может быть, правильно с тактической точки зрения, зато явно неприлично по нормам милицейской морали.

На улице уже заметно посветлело, город просыпался, и красный сигнал светофора накопил на асфальтовом «пятачке» перед магазином с полдюжины ранних пташек: грузовик с обшарпанными бортами, навьюченный дачный «Москвич», такси и разномастные «Лады». Почему-то вспомнилась вычитанная где-то хохма: «Машины замерли в неестественных позах»… В следующее мгновение картинка ожила.

Барков, безошибочно вычисливший из стоящих у самого тротуара автомобилей красную «девятку» с галогеновыми фарами, нажал на курок:

— На, блин!

Стекло покрылось было сетью мелких трещин, скрыв ненадолго прижавшегося к рулю одинокого водителя, затем звонко осыпалось. Пользуясь случаем, капитан тоже пальнул пару раз:

— Монтана!

В этой присказке из старого, бородатого и довольно неприличного анекдота выплеснулось все: радость оставшегося живым победителя, удивление, припозднившийся страх.

Пространство перед магазином волшебным образом опустело, если не считать печальных останков бандитской машины.

— Не двигаться! — ритуально крикнул Барков.

— Руки за голову! — автоматически поддержал его капитан и тут же нервно засмеялся: судя по тому, во что превратилась мишень, можно было обойтись без формальностей.

— Дай-ка я.

Виноградов охотно потеснился, пропуская на улицу сержанта:

— Прошу!

Милиционер не спеша приблизился к автомобилю, обнюхал его снаружи коротким автоматным рылом. Дернул за ручку двери:

— Нормальненько.

Крохотные кусочки стекла, перемешавшись с кровью, почти равномерным грязным слоем покрывали салон: приборную доску, тело водителя, сиденья. На резиновом коврике выделялся выпавший из мертвой руки пистолет.

— Три-ноль. Чистая победа! — Сержант разогнулся и передвинул АКСУ за спину.

— В командном зачете, — поднял палец Виноградов, ожидая реакции приятеля.

Помедлив, Барков согласно хмыкнул:

— Идет! Мы не жадные…

Как в дешевом американском боевике, из-за поворота выкатился канареечной раскраски «уаз», притормозил, затем вновь набрал скорость.

— Никак мой вернулся?

— Точно. Он самый, капитан.

— Что, Саныч, дальше сразу поедешь проверять? Или кофейку еще?

Со стороны они выглядели, конечно, странно — три здоровых, заходящихся в истерическом хохоте мужика в форме.

Увольнение из органов, еще недавно казавшееся Виноградову неизбежным и естественным завершением чертовщины последних двух лет, справедливой платой за чудом сохраненную жизнь и относительное здоровье, свершившимся фактом так и не стало. И не то чтобы этот вопрос совсем отпал — отнюдь! Просто оно, увольнение, приобрело характер и не процесса даже, а состояния неотъемлемой составной части жизненного процесса, где фазы бурной готовности покинуть милицейские ряды то и дело сменялись фазами вялотекущими, обрекавшими Виноградова на постепенную потерю самоуважения.

Владимир Александрович уже не служил — дослуживал потихоньку, с отвлеченной завистью выслушивая преуспевших «на гражданке» бывших коллег, понимая, что время упущено, поезд его в бизнесе или, скажем, частном сыске, давно ушел. Он почти равнодушно смотрел на чужие, еще год назад вожделенные, майорские погоны и даже как-то зашел в кадры поинтересоваться, сколько точно осталось ему до льготной минимальной пенсии.

А теперь… Теперь жизнь вновь обрела пряный привкус пороха и драки. Чего-то очень захотелось — то ли выпить спирта в мужской компании, то ли возобновить посещение заочного юрфака.

— Здорово, Саныч! Какими судьбами? — Новая гаишная форма смотрелась на инспекторе Пименове вполне сносно, общее впечатление не портил даже интимный треугольник неприлично сиреневого нижнего белья, невесть для чего реанимированный дизайнерами от МВД и выставленный теперь напоказ в вырезе куртки.

— Да так…

По широченной, залитой солнечным светом бетонной лестнице перед выходом из здания областного ГАИ спускалась очередная группа соискателей, разделенных результатами экзамена на три категории: счастливчики, допущенные после теоретического курса к вождению; бедняги, которым еще «нужно подготовиться», и, наконец, «свои люди», то есть те, кто тем или иным способом заранее обеспечил себе выход в финал, а потому и не слишком переживал.

— Ну? Когда? — судя по тону, которым обратилась к Пименову остановившаяся рядом с офицерами деваха, к первым двум категориям она не относилась. Серьги, сумочка, платье чуть ниже пупа. Очевидно, чья-то «крутая» жена. Или просто удачливая шлюха.

— Извини, Саныч. Я на минутку.

— Ладно, давай.

Пименов с «клиенткой» отошел на пару шагов.

«…Вторая половина после… я и не волнуюсь!., хорошо…»

Ветер то и дело относил к Виноградову ненужные обрывки и без того короткого разговора.

— Бывай здоров, начальник! Позвонишь!

Деваха процокала каблуками вниз по ступенькам и завозилась с ключами у припаркованного прямо под знаком «мерседеса».

— Эй! Ты что, за рулем? — неуверенно поинтересовался Пименов. — У тебя же прав еще нет!

— У меня зато денег до жопы… — вежливо парировали снизу, машина утробно заурчала и влилась в поток себе подобных.

Замешкавшиеся было зеваки заспешили дальше прерванными маршрутами.

— Во оборзели! Совсем ни в хрен не ставят! — искренне возмутился Пименов.

Виноградов молча кивнул. Он помнил инспектора еще юным и честным выпускником автотехникума в необмятых старшинских погонах.

И от этого снова стало грустно.

— Так ты чего, Саныч? Проблемы? Твоя — бегает?