Какой же именно? Вот один из таких новых документов, найденных Патришией Кроне. Это отрывок из греческого (византийского) текста «Доктрина Яакова», созданного, по всей видимости, около 630 года в Палестине. Палестинский еврей Авраам сообщает своим единоплеменникам, живущим в Карфагене, поразительную весть: «Лжепророк появился среди сарацинов. Он пророчит приход Избранного (здесь в тексте стоит греческое слово, означающее Мессию), который придет вслед за ним. Я, Авраам, спросил ученого человека: «Рабби, что ты думаешь о пророке, который явился среди сарацинов?» «Он лжепророк, — ответил рабби со вздохом. — Разве пророки приходят с мечом и на колеснице?» Я стал расспрашивать, и те, кто его встречал, сказали: «В нем нет правды, в этом пророке, одно кровопролитие. Ибо он говорит, что держит ключи от Рая, а этого не может быть»».

В этом отрывке, говорит Кроне, содержится, во-первых, указание на доктрину «ключей от Рая», которая действительно существовала в доисламской арабской традиции, но с приходом ислама была объявлена еретической; поэтому можно думать, что данный текст был составлен раньше, чем произошло окончательное формирование ислама. Во-вторых, о пророке здесь говорится как о еще живом человеке. В-третьих, и это главное; он изображен как человек, объявляющий себя предшественником Мессии. Иными словами, ядром его учения является еврейский мессианизм в арабском исполнении. Это весьма неожиданно — ведь в Коране нет никаких следов мессианства. Тем не менее сказанное в «Доктрине Яакова» находит подтверждение в другом — и независимом — документе: в еврейском апокалиптическом тексте «Тайна рабби Шимона бар Иохая». Он был написан в середине VII века и содержит следующий рассказ о вторжении арабов в Палестину: «И увидел он приход царей Ишмаэля и возопил: «Мало нам было царей Эдома, так теперь еще и цари Ишмаэля?!» Тогда Метатрон, повелитель воинств, ответил ему и сказал: «Не страшись, ибо Всевышний, да будет Он благословен, избрал у них пророка по воле Своей и привел его покорить землю твою, дабы возродить ее в величии ее». И он спросил: «Как нам знать, что это наше избавление?» И ответил: «Не сказано ли у Исайи: «И увидел всадников на верблюдах…» и так далее? Когда пройдет всадник на верблюде, придет за ним всадник на осле и создаст царство. И будет царство сие избавлением Израиля, ибо подобно оно Спасителю, приходящему на осле»».

«Спаситель, приходящий на осле», — конечно, Мессия. Те считаные евреи, которые жили тогда в Палестине, вполне могли видеть в арабских всадниках своих избавителей от византийской власти. Но любопытно, что автор текста включает в традиционное еврейское описание прихода Мессии еще и появление арабского пророка на верблюде в качестве его предшественника. Евреи вряд ли отвели бы «сыну Ишмаэля» такую роль, это могло прийти только из арабских источников. И в них действительно есть тому косвенное подтверждение: калиф Омар именуется там «аль-Фарук», что означает как раз «Избавитель», причем утверждается, что это прозвище дал ему сам Мухаммед.

Разумеется, арабы начисто отрицают, будто Омар призван был избавить евреев. Но если Мухаммед (как вроде бы следует из текста «Доктрины Яакова») считал себя предшественником Мессии, то прозвище, которое он дал Омару, этому самому выдающемуся из своих преемников, выглядит весьма знаменательно. Может быть, евреи Палестины (в отличие от христиан) не случайно так тепло встречали Омара? Может быть, есть смысл прислушаться и к армянским источникам того времени, в которых сообщается, что при Омаре правителем Иерусалима был назначен некий — еврей? Если свести все эти рассеянные детали воедино, — говорит Кроне, — то вырисовывается неожиданная картина: вместо привычной ненависти между арабами и евреями, между мусульманами и иудеями возникает впечатление близости одинаковых мессианских чаяний и надежд.

Воображение противится этой непривычной картине, но Кроне привлекает на помощь еще один текст — первый армянский документ, в котором упоминается Магомет. Это т. н. «Хроника епископа Себеоса». В ней рассказывается о бегстве группы евреев из захваченного византийцами в 628 году персидского города Эдесса: «И они ушли в пустыню и пришли в Аравию и искали помощи у детей Измаила, объяснив им, что они их родственники по Библии. И хотя многие готовы были признать это родство, евреи не могли убедить большинство, ибо у тех были другие верования. И был в то время измаильтянин по имени Мехмет, купец, и он предстал перед ними как глашатай истины, и научил их путям Авраамова Бога, ибо он хорошо знал Его пути и хорошо знал историю Моисея. И было ему веление объединить их всех под одним человеком и одним законом, который Бог открыл Аврааму. И сказал им: «Господь обещал эту землю Аврааму и его потомству, поэтому пойдем и возьмем эту землю, которую Господь дал нашему отцу Аврааму». И они все собрались и вышли из пустыни, как из Египта, и разделились на двенадцать колен, и впереди каждого колена шла тысяча израильтян, дабы показать им путь в Землю Израиля. И все. евреи по пути присоединялись к ним, и стала у них великая армия, и они послали к греческому императору, и сказали ему, что эта земля принадлежит им по наследству их праотца Авраама».

Разумеется, в этом тексте немало преувеличений и анахронизмов, но нарисованная в нем картина арабо-еврейских союзнических отношений неожиданно подтверждается еще одним документом — на сей раз арабским! Он называется «Конституция Медины», и в нем, вопреки каноническим рассказам об истреблении Мухаммедом мединских евреев, говорится, что эти евреи, напротив, вошли в одну общину с мусульманами и были поровну распределены между арабскими племенами, — а ведь именно о таком распределении («тысяча евреев при каждом арабском колене») и говорит «Хроника епископа Себеоса». Причем эта «Конституция Медины» — несомненно, древний документ, ибо более поздние арабские источники настойчиво пытаются убедить, что вражда между евреями и арабами возникла почти сразу после прибытия Мухаммеда в город; тем больше, говорит Кроне, оснований верить более раннему источнику.

Попробуем теперь собрать воедино все свидетельства, приведенные Кроне и Куком, — к чему это все ведет, что означает?

Означает это, что еврейские, армянские, христианские и, наконец, арабские источники, впервые введенные в оборот Патришией Кроне, рисуют совершенно новую картину арабо-еврейских отношений во времена деятельности Мухаммеда и становления ислама, нежели та, какую изображают более поздние, религиозно и политически ангажированные исламские источники. Действительно, если собрать воедино все «свидетельства соседей», приведенные Кроне и ее соавтором Куком, то перед нами возникнет довольно стройная и связная, хотя и крайне непривычная схема. Если же еще поверить этой схеме, то окажется следующее. Поначалу главным стремлением первых мусульман было мессианское, «еврейского типа» стремление отвоевать Обетованную землю — для себя и своих сородичей по Аврааму, своих религиозных учителей-евреев, и именно поэтому Мухаммед провозгласил себя «предшественником Мессии» (отведя роль самого Мессии-Избавителя своему преемнику Омару). Евреи, по Кроне, не только приняли эту мессианскую затею с воодушевлением, но, возможно, сами и были ее первыми вдохновителями. Не они ли нашептали Мухаммеду, что он является продолжателем дела Моисея и что ему, как и самому Моисею, «суждено вывести свой народ из пустыни» (только в данном случае не из Синайской, а из Аравийской!) в Землю обетованную, т. е. совершить своеобразный «арабский Исход»?

Но если план завоевания Палестины под водительством Мухаммеда действительно был такой вот религиозно-мистической попыткой повторения еврейского Исхода из Египта под водительством Моисея, то нельзя ли найти следы этого в ранних исламских источниках? И Кроне находит эти следы после того, как задается странным на первый взгляд вопросом: как могли называть себя эти первые последователи Мухаммеда? Ну, разумеется, не «новыми евреями», отвечает она, но и, во всяком случае, не «мусульманами», ибо это слово впервые появляется только в упомянутой нами ранее надписи в иерусалимской «Мечети на скале», а эта мечеть была сооружена лишь в 691 году. Зато в греческом папирусе 642 года и в некоторых сирийских источниках того же времени первые последователи Мохаммеда именуются странным словом «магаритаи», или «магараи», соответствием чему в арабском языке является слово «мухаджруг», означающее тех, кто принимал участие в «хиджре». «Хиджра» же обычно переводится как «исход» и, согласно каноническому исламскому толкованию, означает именно исход, или бегство, Мухаммеда с первыми последователями (этими самыми «мухаджрун») из Мекки в Медину. Но «мухаджрун», подмечает Кроне, имеет и еще одно значение: оно переводится также как «агаритяне», то есть потомки Агари, матери Ишмаэля. Любопытно при этом, что более древним является именно это второе значение, ибо ни слово «хиджра», ни сам рассказ о бегстве Мухаммеда из Мекки в Медину не упоминаются в ранних исламских источниках. Как это понять? И тут Кроне выдвигает смелое предположение: может быть, этих упоминаний нет потому, что поначалу никакой «хиджры» на самом деле и не было. А была группа религиозных единомышленников, называвших себя «мухаджрун», или «агаритяне», потомки Агари, которые задумали совершить Исход из Аравийской пустыни в Землю обетованную, завещанную Господом их праотцу-Аврааму, в полном подобии древнему Исходу своих сородичей-евреев из Синайской пустыни в ту же Землю обетованную праотца Авраама (только, как уже сказано, под водительством Моисея, а не Мухаммеда). И лишь много позже составители исламского канона, желая скрыть следы этого Исхода, задним числом придумали легенду, будто Исход агаритян был всего-навсего бегством Мухаммеда и его единомышленников из Мекки в Медину, а чтобы объяснить, почему участники этого «бегства» называли себя «мухаджрун», объявили, что «мухаджрун» — это производное от слова «хиджра», которым было якобы прозвано упомянутое событие, будто бы положившее начало превращению арабов в мусульман. «В этой игре слов, — считает Кроне, — как раз и состояло самое раннее зерно той веры, которая впоследствии превратилась в ислам».