Конечно, было много попыток сохранить или возродить культ вождя хотя бы в смягченном виде. «Культпортреты» могли стать предметом трогательных поэтических дискурсов, как следующее стихотворение Светланы Прокофьевой, помещенное в букваре 1979 года, но написанное, скорее всего, раньше в духе «гуманной» стилизации «ленинского текста»:

Читающий (а не управляющий страной, не полемизирующий и не борющийся с врагами мирового пролетариата) Ленин годится в один ряд не к Марксу, Энгельсу и Сталину, а к Ломоносову, Горькому и Маяковскому, что красовались на хрущевских школах. Не в бой, не к станку, а за парту, за письменный стол звала страну и ее маленьких граждан еще во что-то верившая интеллигенция арбатского закала, устами Беллы Ахмадулиной заклинавшая:

Даруй мне тишь твоих библиотек,

Твои концертов стройные мотивы...

Но причем же тут Ленин? Это святое имя, давно ставшее казенным, превратилось в общий член самых разнообразных риторических шаблонов типа «Ленин и...» или «Ленин как...», в которые можно было подставить разнообразные развертывающие формулы. А можно было вставить его в детский дискурс, вместо Христа или ангела-хранителя. В стихотворении Прокофьевой оно звучит в таком контексте, который можно обозначить как «Ленин для наивных дурачков». А поскольку таковых было в те годы уже очень мало, то иной остроумный читатель мог бы прочесть эту сказочку о читающем и ложащемся в постельку вожде как пародийно-юмористический текст, подобный знаменитым рассказам о Ленине, написанным Зощенко.

В образованной и полуобразованной среде в этот период принято было держать у себя дома культовые портреты новых кумиров: Хемингуэя в неизменном свитере (в начале шестидесятых годов), Солженицына (на рубеже шестидесятых и семидесятых, в период гонений на писателя и позднее, в период эмиграции), Достоевского (чаще в роли русского пророка и страстотерпца, каковую приписывали писателю неославянофилы и православные неофиты). Молодежь вешала на стенках фотографии и плакаты с изображением группы «Битлз», кинозвезд, известных спортсменов, в особенности хоккеистов. Позднее, но еще до переломного 1985 года, появились «просто красавцы» и «просто красотки» — фотомодели из заграничных журналов. «Ветераны войны и труда» вешали портреты маршала Жукова (его культ был особенно популярен в полуобразованной среде в начале семидесятых годов, после публикации его воспоминаний), реже Ворошилова, еще реже — Сталина, но никогда Ленина.

Семантический и стилистический разброс культовых портретов в эту предзакатную пору реального социализма был, таким образом, достаточно велик и возрастал с каждым годом. Но до подлинного плюрализма, до постмодернистской всеядности и до забавы в монтаж и деконструкцию готовых текстов культуры было еще далеко. Еще в годы горбачевского правления, когда на глазах у всех шла стремительная перестройка не столько политической и экономической систем, а главным образом устаревшей культурной модели, интеллигенты все-таки по-старому, еще в духе XIX – начала XX века и, разумеется, советской семиотической ортодоксии вешали в квартирах фотографии Ельцина. Реалии новой России довольно быстро развеяли последний, как хотелось бы верить, миф правителя-спасителя, вождя «движения».

В настоящее время казенные портреты появляются все реже и реже. По всей видимости, сохранятся, причем, в очень небольшом количестве, только портреты главы государства, как это принято в других странах западного культурного ареала. Культовые портреты продолжают появляться, но их существование регулируется законами функционирования поп-культуры.

Особый случай представляют собой н о с т а л ь г и ч е с к и е портреты. Без упоминания о них рассказ о советском культовом портрете был бы неполным.

Ностальгический портрет выражает тоску по утраченной культуре, являя тем самым драматическое обострение культурной памяти. Его заводят у себя и выставляют на обозрение (или хранят его в тайне от других людей, если изображенный на нем — persona non grata) вопреки современности, ее идеалам и модам, во славу минувших времен. Так, например, портреты Александра Блока и Андрея Белого, висящие над письменным столом в 1950 году, или портреты Сталина и Жукова в 1970 — ностальгические.

Еще в семидесятые годы, сначала в южных областях, а затем по всей стране появилась мода на ностальгические портреты Сталина, прикрепляемые шоферами к ветровому стеклу грузовика или автобуса. Сталин мог смотреть и на водителя, как ангел-хранитель, а мог быть демонстративно обращен вовне, в сторону пешеходов и других шоферов: дескать, знай наших. В девяностые годы мода на такого рода ностальгические портреты не только сохранилась, но и заметным образом усилилась, что вполне естественно для общества, в сравнительно короткий срок пережившего столько разочарований. Но кодовая система, которая обеспечивает функционирование культовых знаков, в постсоветскую-постмодернистскую эпоху изменилась самым коренным образом. В социокультурном локусе «кабина автомобиля» ныне имеется несколько мест для меняющихся, как калейдоскопе, дежурных идолов и на соответствующие культовые уже не портреты, а портретики: Иверской Богоматери, Сталина, Памелы Андерсон...