Мия

— Мне так жаль, Мия. Мы сделали все, что было в наших силах.

Дрожащими губами я задаю единственный волнующий меня вопрос:

— Он умер?

Доктор Соломон дотронулся до моей руки, пытаясь выразить свое сочувствие.

— Да, мне очень жаль.

Ни один мускул не дрогнул на моем лице, я как будто окаменела. Скорее всего, это даже к лучшему, потому что я не хочу, чтобы он понял, что я на самом деле чувствую в этот момент.

Радость. Облегчение. Невообразимое облегчение.

Оливер мертв.

Мне хочется смеяться.

— Мия, с тобой все в порядке? Тебе лучше присесть.

Рука доктора Соломона мягко направляет меня и помогает присесть на один из пластиковых стульев в комнате ожидания.

Не могу поверить, что Оливер мертв.

Я почти физически ощущаю волны радости, бушующие у меня внутри.

— Можно мне стакан воды? — спрашиваю я доктора Соломона.

— Конечно.

Он выходит из комнаты, и я признательна ему за эту возможность побыть одной.

Оливер умер.

Я теперь свободна.

Свободна.

Я крепко обнимаю себя за плечи обеими руками.

В порыве возбуждения? Или чтобы успокоиться?

Скорее всего, и то и другое.

По идее, я должна быть убита горем из-за смерти отца, но на самом деле мне все равно. Мне наплевать на его смерть. Даже наоборот — я просто счастлива, что он умер.

Вдруг я чувствую, как мои губы растягиваются в... улыбке. Я не улыбалась уже целую вечность.

Я подношу пальцы к своим губам и легонько дотрагиваюсь до них.

Вот она — до безобразия искренняя — улыбка.

В дверях показался доктор Соломон.

Мне пришлось приложить все усилия, чтобы скрыть свою радость. Я расслабляю мышцы лица, чтобы казаться безразличной.

Доктор Соломон присаживается рядом со мной и протягивает мне пластиковый стаканчик с ледяной водой. Беру его и вдруг начинаю дрожать от холода.

Доктор деликатно пожимает мне плечо, этим выражая свое сочувствие. Он, скорее всего, думает, что я дрожу от шока.

Мне хочется оттолкнуть его руку. Я ненавижу, когда меня трогают. Тем более ненавижу, когда до меня дотрагиваются мужские руки.

— Хочешь кому-нибудь позвонить? — спрашивает он.

Он спрашивает, хотя сам прекрасно знает, что мне некому звонить. Оливер был единственным моим родственником.

Я качаю головой.

— Ты уверена, что с тобой все будет в порядке? — спрашивает он, убирая наконец свою руку с моего плеча.

Я смотрю на него и киваю головой.

Я не могу говорить, потому что если я сейчас открою рот, то скорее всего не удержусь и признаюсь ему, что со мной все будет более чем в порядке.

Это не совсем то, что, по идее, я должна сказать доктору, узнав, что мой отец умер, но это именно то, что я сейчас чувствую. Первый раз за всю мою жизнь я честно и откровенно могу заявить, что теперь я однозначно буду в полном порядке.

Мия

Восемь месяцев спустя...

Я убираю назад выбившуюся прядь волос. Опустив коробку с кассетами на пол, я окидываю взглядом комнату, заставленную картонными коробками. Последние несколько дней я разбирала и складывала в них вещи, принадлежавшие Оливеру, чтобы отдать все это на благотворительность. Прошло восемь месяцев с тех пор, как он умер, но, поверьте мне, я не имею абсолютно никакой сентиментальной привязанности к его вещам. Я просто тянула до самого последнего, потому что не испытывала ни малейшего желания вновь видеть и прикасаться к его вещам, но дом, шесть месяцев назад выставленный на продажу, наконец-то был продан, и нужно было куда-то деть весь этот хлам.

Ни тени сожаления. Ничего. Только облегчение оттого, что его больше нет рядом, и поглощающая черная пустота внутри. Именно так я себя чувствую с тех пор, как его не стало.

По иронии судьбы, он умер от сердечного приступа. Легендарный Оливер Монро, уважаемый кардиохирург, умирает от инфаркта.

Мне кажется, это было ему наказанием свыше. Единственный, кто мог его спасти, был он сам. Может быть, те, кто действительно заслуживают наказания, в итоге получают по заслугам? Мне необходимо в это верить, потому что эта мысль — единственное, что помогает мне двигаться вперед.

Знаете выражение «от плохого к худшему»? Моя ситуация — нечто в этом роде. Вернее, в моем случае — это «от худшего к облегченной версии худшего». Почти что та же хрень, в принципе. Я уехала из дома — даже язык не поворачивается называть это домом. Дом — это то место, где ты чувствуешь себя в безопасности, а я никогда, ни одной секунды не чувствовала себя в безопасности в этом доме.

Как-то ночью я проснулась от ужасного кошмара. Мне казалось, что Оливер вот-вот придет за мной, но затем я вдруг осознала, что я больше не являюсь его пленницей и что теперь можно навсегда покинуть этот дом, оставив в нем все свои страхи и кошмары.

Поэтому на следующий день я выставила дом на продажу и купила квартирку, чтобы жить поближе к колледжу и поближе к моему парню Форбсу.

Мы начали встречаться через месяц после смерти Оливера.

Как только я осознала, что свободна от отца, я пустилась во все тяжкие. Ну, по крайней мере для меня, это был огромный шаг вперед. Я стала посещать бары, пить алкоголь — то, что мне никогда не позволялось делать раньше.

Я точно не знаю, что именно я искала или надеялась найти... но именно так я встретила Форбса.

Или, может быть, он сам меня нашел.

Мы познакомились в баре. Он подошел ко мне, предложил угостить коктейлем. Он был очень обходителен. Я была польщена. Мне никто никогда не оказывал столько внимания, как Форбс тем вечером. Словно все, что я говорила, действительно было ему интересно.

Я буквально погрузилась в него, как если бы он был ванной растопленного шоколада, но вскоре я пришла к выводу, что он скорее был засасывающим сливом.

Наши встречи постепенно переросли в отношения, и Форбс стал моим парнем.

Моим первым парнем.

Моим первым во всем.

Я была счастлива. Неимоверно.

Но этому быстро пришел конец.

Четыре месяца назад я обнаружила, что ввязалась в отношения с точной копией моего отца, когда Форбс во время нашей ссоры скрутил мне руки за спиной.

Мне следовало бы это предвидеть. Форбс словно двойник Оливера, только вместо того чтобы быть доктором, он учится, чтобы однажды стать успешным адвокатом.

Все его обожают. Он красив как бог. Умен. Обаятелен. Ну, вы понимаете, что это за тип мужчины.

Мне следовало сразу догадаться, сообразить, ведь сходство с моим отцом было просто поразительным.

Безжалостный. Склонный к физическому и эмоциональному насилию.

Почему я все еще с ним?

Потому что я не знаю другой жизни.

Так было всегда.

Как пчелу привлекает запах меда, так и Форбс привлек меня к себе, потому что тот вид отношений, что существует между нами — это именно то, к чему я привыкла.

Это очень легко — ни для кого ничего не значить, а вот быть значимой для кого-то ... в общем, мне кажется, это намного труднее.

Я не напрашиваюсь, чтобы меня пожалели. Моя жизнь такая, какая есть. Я так живу. В мире много людей, которые живут намного хуже, чем я. Дети, страдающие от голода и болезней, умирающие каждый божий день без особой причины и обстоятельств. Поэтому да, я думаю, мне не следует жаловаться на периодические побои.

Я верю, что у каждого свой уровень способности выносить боль, и если тебе хочется жалеть самого себя из-за выпавшей тебе доли, то это твое неоспоримое право — я не стану никого осуждать за это.

Я немало слез пролила над судьбой, которая мне досталась. Затем слезы просто закончились, я поднялась и стала двигаться дальше.