Домой к маме приходили знакомые и незнакомые - адрес был опубликован, дверь не запиралась. Рассказала она мне однажды об очень неприятном случае. Пришел какой-то мужчина с горящими глазами и, не представившись, стал требовать от нее адрес Андрея Дмитриевича. Она пыталась выяснить, в чем дело, но ему нужен был только Сахаров. Направить к Андрею Дмитриевичу явно больного человека мама, конечно, не могла. И когда он с угрожающим криком "Так вы не хотите дать мне адрес!" стал приближаться к маме, она вдруг спросила у него: "Вам, наверное, нужны деньги?" - и тут же протянула ему из сумки двадцать пять рублей. Он как-то сразу обмяк, взял деньги и, не говоря больше ни слова, вышел. Я долго потом пыталась понять, почему она, вместо того, чтобы закричать, позвать на помощь (квартира-то коммунальная, были в ней люди) решила дать ему денег. "Сама не знаю, - отвечала мама, - так мне показалось". Ее находчивость в трудные минуты всегда меня поражала.
В конце ноября 1978 г. Софья Васильевна, только что выйдя из больницы (где провела полтора месяца из-за холецистита и воспаления желчного пузыря), перевезла к себе, на Воровского заболевшую раком восьмидесятидвухлетнюю Наталью Васильевну, которая, правда, держалась с редким мужеством - в этом не уступала младшей сестре. Никто не слышал от нее ни жалобы, ни стона, и до последних дней она себя обслуживала. Новый, 1979 г. мы встречали на Воровского все вместе - со всеми детьми и внуками. Наталья Васильевна сидела во главе стола, со строгой осанкой бывшей институтки (она всю жизнь переживала, что мы - Соня, я, дети - "горбимся"). В огромной прихожей нашей коммуналки, украшенной гирляндами, были веселые танцы, прыгали ребятишки. А в два часа ночи начался потоп. Из-за небывалых для Москвы сорокаградусных морозов лопнули трубы отопления. Вода лилась и в квартиру, и в шахту лифта, и на лестницу. К утру вся лестничная клетка была в сталактитах и сталагмитах. Спуститься можно было только с ледорубом. Мы с мамой начали разрабатывать план эвакуации, но Наталья Васильевна решительно сказала, что никуда не поедет, можно потеплее одеться и включить рефлектор (слава Богу, электричество работало). Так мы, промучавшись несколько дней, дождались, пока восстановили отопление и скололи лед. А в феврале Наталья Васильевна умерла.
Софья Васильевна писала своей двоюродной сестре Лиде Поповой: "4 мая 1979 г. Дорогая Лидочка! Получила твое письмо, грустное и заботливое... В праздничные дни ездили с Марго и Галочкой, с Таней - женой Димы, и самым младшим моим правнуком в сад... Там без Наточки сиротливо и пусто. Она так мечтала (еще за несколько дней до конца) поехать в свой любимый сад, посадить морковку. Вот мы и съездили. Морковку посадили... Сама я твоему совету насчет санатория не последую. Только со своими родными и друзьями рядом еще можно жить. Пока я чувствую себя вполне сносно, а уж если разболеюсь, то для меня на Пироговке найдется койка. Там не хуже, чем в санатории, и буду со своими, а не с какими-то чужими тетками. Желаю тебе бодрости и сил. Мы еще нужны своим взрослым детям, и надо крепиться. Крепко тебя целую. Соня".
Настроение у Софьи Васильевны не блестящее: аресты следуют за арестами; вынуждают к отъезду за границу Татьяну Ходорович и Людмилу Алексееву; в конце октября арестовывают Татьяну Великанову, на следующий день священника Глеба Якунина. Софья Васильевна пишет в открытом письме в защиту Великановой: "Я не только знаю об этой деятельности, но в меру своих сил и способностей делаю то же самое. Убеждена, что вся правозащитная деятельность Великановой, как и моя, является легальной, открытой и не содержащей в себе никакого криминала. Я заявляю, что готова вместе с Т.М.Великановой и наряду с ней отвечать перед любым гласным и открытым судом".
А в ноябре 1979-го она снова на своей "любимой" Пироговке - на этот раз с тяжелейшей пневмонией. Уже в больнице она узнает, что 4 декабря арестованы Валерий Абрамкин и Виктор Сорокин - члены редакции журнала "Поиски", 7 декабря - Виктор Некипелов. Здесь же она редактирует и подписывает Хельсинкские документы об этих арестах. Под Новый год начинается война в Афганистане. Сразу после выписки Софьи Васильевны с ее участием составляются документы: 118 - о преследованиях верующих, 119 - о вторжении в Афганистан, 120 - о разгроме журнала "Поиски".
КГБ надеется окончательно расправиться с инакомыслием и наносит решительный удар: 8 января 1980 г. выходит указ о лишении Андрея Дмитриевича Сахарова всех наград и званий трижды героя, а 22 января его увозят в Горький. Кроме Хельсинкского документа 121 в защиту Сахарова, вышедшего 29 января, семь человек - С.Каллистратова, В.Бахмин, И.Ковалев, А.Лавут, Т.Осипова, А.Романова, - посылают письмо в комиссию ООН по правам человека. "Мы надеемся, что позорная акция советских властей по отношению к А.Д.Сахарову, равно как и общая кампания по подавлению правозащитного движения в целом <...> получат должную оценку", - пишут они. К лету на свободе лишь трое из них: в феврале арестовывают Бахмина, в апреле - Терновского и Лавута, в мае - Осипову. В июне после многочисленных обысков и допросов уезжает на Запад Ярым-Агаев. В Московской Хельсинкской группе остаются четверо - Е.Боннэр, С.Каллистратова, Н.Мейман, И.Ковалев.
Летом в нашу семью приходит горе - на Памире внезапно умирает мой муж, Юрий Широков. Мастер спорта по альпинизму, последние годы он не ходил на восхождения, но каждое лето ездил в горы - в качестве главного судьи всесоюзных соревнований по альпинизму. "Не волнуйтесь, - уговаривал он нас, - я же внизу, под горой буду сидеть". Но "внизу" - это на высоте почти пяти километров, и сердце не выдержало. Мама, даже не обсуждая со мной этого вопроса, как само собой разумеющееся, переселяется ко мне на улицу Удальцова, чтобы девятилетняя Галя, привыкшая днем быть с отцом (как физик-теоретик он работал в основном дома), не оставалась одна. Для себя она резервирует субботы и воскресенья, которые проводит на Воровского. Да иногда - когда Елена Георгиевна приезжает из Горького - звонит мне на работу: "Приходи пораньше, сегодня я еду на Чкалова". Переживает, что тратит много денег на такси, но ни на метро, ни на троллейбусе она ездить давно уже не в силах: тут же начинается приступ стенокардии.
19 сентября - очередной день рождения. Очень грустный. Накануне, 16-го, арестовали Ирину Гривнину. Народу, как всегда, много, но в основном не правозащитники, а их жены, сестры, матери, дети. Рассматриваем подаренную год назад Библию, где под словами "Нашей земной Заступнице - Софье Васильевне Каллистратовой с Верой, Надеждой и Любовью" - около двадцати подписей тех, кто отправился отбывать долгие сроки в Пермских и Мордовских лагерях, или в ссылке, или покинул страну. Оставшиеся ясно видят, что их ждет, но продолжают дело, ставшее долгом жизни.
Вскоре Софья Васильевна пишет открытое письмо в защиту Тани Осиповой:
"На 11/Х1-1980 г. я вызвана на допрос к ст. следователю по особо важным делам КГБ СССР Губинскому Александру Георгиевичу в качестве свидетеля по делу Татьяны Осиповой.
Я знаю Осипову как честного, правдивого, бескорыстного и очень скромного человека, как активного правозащитника. Одна из основных черт характера Тани Осиповой - доброта, стремление поспешить на помощь человеку, попавшему в беду. Она нетерпима к произволу, злу и насилию.
Я, так же, как и Осипова, являюсь членом Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР. Эта группа ставит своей целью сбор и распространение правдивой информации о случаях нарушений прав человека в СССР, действует легально, открыто. Наши действия не преследуют политических целей и полностью укладываются в рамки норм, установленных советской Конституцией, Международным пактом о гражданских и политических правах (ратифицированным СССР) и Заключительным Актом Хельсинкского совещания.
