8 сентября Дибич прибыл в Берлин и сразу же был принят прусским королем. На Фридриха-Вильгельма огромное впечатление произвело недавно полученное известие о восстании бельгийцев против голландского правительства, поэтому в первый момент прусский король заявил, что полностью разделяет взгляды Николая I и считает войну с Францией неизбежной. Правда, Фридрих-Вильгельм добавил, что не хочет быть нападающей стороной. Следует отметить, что к этому времени Англия уже признала новое французское правительство, то же собиралась сделать Австрия. Король Пруссии решил последовать их примеру, и уже через два дня после прибытия Дибича в Берлин Фридрих-Вильгельм признал Луи-Филиппа «королем французов». Однако это не помешало берлинскому правительству приступить к рассмотрению военных планов, привезенных русским фельдмаршалом.
После длительных обсуждений этих планов Дибич 3 октября (21 сентября) отправил в Петербург большой доклад, в котором предлагал ряд конкретных военных мероприятий на случай европейской войны[319]. Дибич сообщал, что Пруссия выступит лишь в том случае, если Россия обеспечит ей поддержку. Русский фельдмаршал излагал в своем донесении составленный им и одобренный прусским командованием план движения русских войск (в составе гвардии, армии Царства Польского и пяти армейских корпусов) в Германию, до р. Одер. «Дальнейшее продвижение войск будет зависеть от хода событий и от того, как сложатся тогда обстоятельства, — писал фельдмаршал. — Первая мысль, которую мы здесь сформулировали, такова: большая часть прусских войск при поддержке одного или двух корпусов нашей армии вступит в Бельгию и во Фландрию, в то время как основная масса наших войск, подкрепленная тремя прусскими корпусами, направится через Шампань, к французской столице. На юге, в районе Верхнего Рейна, австрийцы с тремя корпусами Германского союза опрокинут сначала слабый натиск со стороны Эльзаса, а затем двинутся в центр Франции»[320].
Одобряя и разделяя планы Дибича, Николай I поспешил начать подготовку к их осуществлению. 17(5) октября он писал своему военному министру графу Чернышеву о том, что считает необходимым принять безотлагательные меры для оказания вооруженной помощи голландскому королю. Русский император подчеркивал также, что нетерпение Вильгельма столь велико, что он просит послать часть войск морем. Но так как это невозможно в настоящее время года, пишет Николай I, то следует при вести в состояние боевой готовности 1-й и 2-й корпуса фельдмаршала Сакена, а также сосредоточиться на границе 3-му и 5-му резервным кавалерийским корпусам и 3-й пехотной дивизии[321].
В письме Дибичу от 13 ноября Николай I заявлял о том, что военные приготовления идут хорошо, к 22 декабря русская армия сможет выступить в поход, чтобы проучить «якобинцев всех стран»[322]. Так же воинственно был настроен и военный министр граф Чернышев, который в письме к Дибичу от 21 ноября жаловался на «людей, ослепленных настолько, чтобы верить в возможность предотвратить грозу конференциями и переговорами»[323].
Однако министр финансов граф Е.Ф. Канкрин и министр иностранных дел России не разделяли воинственных настроений военных кругов и самого императора. 22 октября Нессельроде писал Дибичу, что, поскольку Англия противится вооруженному выступлению против Бельгии, Пруссия не может послать туда более 25 тыс. солдат, а русская помощь подоспеет лишь через несколько месяцев, военная интервенция в бельгийские дела становится невозможной. Невозможность ее вице-канцлер обосновывал и тяжелым внутренним положением страны. «В очень многих губерниях, — писал он, — свирепствует холера, их пришлось поэтому освободить от рекрутского набора; внутренняя торговля остановилась в результате мер, которые пришлось принять, чтобы помешать распространению этого бича. Урожай был плох, и налоги поступают слабо. И при таких-то предзнаменованиях мы приступаем к приготовлениям к войне…»[324]
Еще более неприятным для фельдмаршала было письмо Нессельроде от 21(9) ноября, где он писал: «Я провел утро на очень печальном заседании, на котором министр финансов Канкрин развернул перед нами картину нашей финансовой нужды. Не разделяя полностью его мнения насчет нашей несостоятельности, я должен, однако, согласиться с тем, что источники займов и некоторых других чрезвычайных мер совершенно иссякли. Без субсидий от Англии я не знаю, где мы найдем средства на войну, продолжительность которой никто предсказать не может»[325].
В Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде хранятся отчеты губернаторов всех губерний России за многие годы. Нами изучены отчеты за 1830–1831 гг., которые свидетельствуют о том, что в России действительно было чрезвычайно тяжелое положение. Вот выдержки из отчета калужского губернатора: «Урожай сего года почитается ограниченным. Урожаю особливо ярового хлеба, не благоприятствовала со времени посева оного засуха… В Калуге открылась эпидемическая болезнь холера, кроме того, нервическая лихорадка… Падеж скота от чумы»[326]. В Архангельской, Владимирской, Нижегородской, Ярославской, Енисейской, Кавказской[327] и в других губерниях империи был неурожай, свирепствовала холера, наблюдался падеж скота от чумы и сибирской язвы.
Военный министр России Чернышев также вынужден был признать тяжелое положение России. Но Николай I продолжал готовиться к войне. В конечном итоге оказалось, что из всех великих держав одна только Россия готова была выступить в роли интервента. Однако этим замыслам русского императора не суждено было осуществиться — поход против бельгийской революции не состоялся. 29 ноября 1830 г. в Польше началось восстание, это заставило Николая I отказаться от предоставления военной помощи Голландии, и царь вынужден был согласиться на открытие в Лондоне конференции, задачей которой было мирное урегулирование бельгийско-голландского конфликта.
Точка зрения правительственных кругов царской России на бельгийские события нам, таким образом, хорошо известна. А как же отнеслась к бельгийской революции передовая Россия? На этот счет мы располагаем, к сожалению, довольно скудными сведениями. За границей, в Англии, находился тогда один из известных русских декабристов — Николай Иванович Тургенев. Его дневники и письма, хранящиеся ныне в Пушкинском доме, служат ценным источником, показывающим отношение автора к европейским событиям того времени. Еще в декабре 1829 г. Тургенев обратил внимание брата на то, что во Франции «ожидают начатия борьбы между двором и народом», что в Бельгии правительство также в раздоре с народом, как и во Франции[328].
Год спустя Н.И. Тургенев отмечал международное значение Июльской революции во Франции. Он подчеркивал ее влияние на события в Бельгии, в результате которых произошло отделение Бельгии от Голландии. «В том, что с июля делается во Франции, свет должен видеть основание общего спасения и благополучия людей», — писал он своему брату Александру Ивановичу 15 июля 1830 г. «Такие происшествия, какие были во Франции и Бельгии, не могут остаться без действия»[329], — сообщал он некоторое время спустя. «Парижские и брюссельские происшествия, — писал Тургенев, — имели решительное действие на дух простого народа в Англии, в которой народ более всех оказал симпатии революции 1830 г.»[330] Он обращал внимание на то, что отзвуки Июльской революции пронеслись по Германии. «Говорят, что и во Франкфурте, и в окрестных землях умы в беспокойстве», — сообщал он 23 сентября 1830 г.
