Она сгниет в этих казематах быстрее, чем прогниет под ней подстилка из соломы, в том ей поможет Хорм или подхалимы-магики господина Топщика. А последние воистину творили кошмарные дела! С человеческим телом, холуи в черных капюшонах и хламидах вытворяли мерзенные церемонии, не церемонились ни с кем, в их поступках Эвелин замечала столько ненормального, нечеловеческого, чудовищного и противоестественного. Может где-то, в чем-то Эвелин и была права, — молодчики градоначальника действительно не были людьми, всего лишь внешними оболочками, людскими подобиями, под которыми скрывались уродливые и сатанинские сущности, законченные маньяки? Скорее все лучины в одном целом!
Вопли смешались нытьем, завыванием и мольбами, Эвелин вздрогнула, с трудом и стоном перевернулась на другой бок, попыталась укрыться от причитаний. Куда там! Телодвижения причиняли ноющую боль, хотя к ней изуверы Топщика и дебил Хорм ни разу и не притронулись. Тело болело и ныло от холода и старых ссадин. При транспортировке Эвелин в городскую тюрьму с ней ясное дело никто не церемонился, сам же Топщик умудрился наставить ей шишек и гуль. Хорму и остальным садюгам Вижан досконально объяснил, что к "товару" не притрагиваться, не калечить. Вижан редко кому докладывал, кого что ждет, настроение чиновника менялось даже от погоды за стенами казематной. Помрачнения являлись довольно частым феноменом, и тогда доставалось всем, Хорм получал тумаков и затрещин только от своей бестолковости и глупости. Причитания в застенках ни на секунду не прекращались: магики-балахонщики скрупулезно относились к своим обязанностям, с пристрастием. И Эвелин привыкшая к тяжестям и лишениям жизни впервые поняла, как ей чуточку везет, не мучают и не бьют, не извращаются. Но это не значит, что ее не трогают. Прежде чем попасть в свою камеру, Хорм тащил ее бесчувственную по каменным ступеням, по склизким коридорным плитам, грубо впихнул в черный мешок камеры и швырнул на вонючую солому. После такого обращения тело налилось сплошным кровоподтеком, зубы шатались, правый глаз заплыл и плохо открывался. Штаны мокрые от мочи, пока она была в отключке, организм, не стесняясь, исправлял человеческие нужды. Тем хуже для палачей!
Лязг засов оборвал ее раздумья и умозаключения, мыслительные протесты, она поддалась и сжалась вся изнутри.
Первым в дверную щель просунул своего носа Хорм, моргнул, и тут же был, бесцеремонно оттолкнут прочь. Мессир Топщик успел напоследок садануть ему в бочину.
— Пшел вон! Прикажи явиться Хлебчику, живо!
— Да-да, господи-ин!
— Да побыстрее, жаба!
Стук подкованных сапог — Хорм спешил выполнить приказание, а иначе… господа изуверы вполне могли польститься на его тело!
Топщик шмыгнул носом и заходил по камере, обнесенной с четырех сторон кирпичами, без окон, в одном углу мышиная нора, в которую Эвелин окрепнув, справляла нужду, одна единственная связь с внешним миром, — это обитая железом дверь, ржавая и тошнотворная на вид. Два шага вперед, два шага назад — вот и вся комнатушка. Топщик принюхавшись, поморщился, торопливо извлек из бокового кармашка плаща платок, поднес его к лицу, закрывая рот и нос.
— Ты что это мразина за два дня успела всю камеру провонять? Кхе-е… кхе-е…
Что не нравится, подонок?
Градоначальник метнулся к выходу и выглянул в коридор — шаги и голоса, по коридору спешили люди, а может и не совсем они?
Сердце Эвелин предательски застучало, просясь вырваться на волю. На волю! Как ей, Эвелин, хотелось на волю!
— Ах, господин Хлебчик, наконец-то, где вы ходите?
— Послушайте, милсдарь Топщик, а вы не могли б поаккуратнее относится к арестантам? Им как никак еще предстоит дорога…
— Ну, глубокоуважаемый смотритель, у нас здесь не гостиница и не санаторий… — градоначальник замолчал, по коридору прошаркали легкие шаги, с Топщиком и Хлебчиком кто-то учтиво здоровался.
Эвелин лихорадочно прислушалась и напряглась. Они! По коридору промаршировала тройка магов-палачей в мантиях и балахонах. Значит, с очередной жертвой все покончено!
— Э-э-э… а… м-м…
— Это мои работники, Хлебчик! Слушайте, вы же не первый раз у меня, чему вы удивляетесь, Аллон вас вразуми? — язвительно выпалил градоначальник.
— Да. А в прошлый раз э… этих вроде бы и не было? Вы их не давно завели?
— Аллон с вами, Хлебчик, никого мы кроме вшей и клопов не заводим, этих как вы выразились сказать, мне прислали из Академии, так сказать, для практической службы, ясно?
— А-а-а! Тогда… понятно, — хотя смотрителю Хлебчику абсолютно ничего не было понятно. Но не беда, он все равно в городской тюрьме проездом.
— Выбрали, Хлебчик?
— Да, просмотрел.
— Нет, милейший, вы не просматривать сюда приходите, присматривать будете на рынке селедку, а здесь, у нас товар…
— В том-то и дело, милсдарь Топщик, товар у вас какой-то попорченный, подушенный и перемученный!..
— Перему-учен… — градоначальник насупился, напустил на себя злобный вид. — Уважаемый Хлебчик, герцог платит, но это уже не те деньги, что платились в прошлом году, цена ведь устоялась, а затраты поднялись, а государству без разницы сколько будет, стоить преступник, ему в общем-то плевать, кто будет охранять Гранитку, понятно вам?
— Тогда знаете что милсдарь Топщик! — смотритель вырвался из-под влияния управляющего, и собрался вон, но хваткая ручонка Вижана перехватила его. — Ну, куда вы рванули, Хлебчик? Вы думаете самостоятельно выбраться из тюрьмы? Не ломайте комедию, дружок, вон берите! — Топщик отошел от входной двери камеры Эвелин. — Берите ее и еще троих и убирайтесь с глаз моих долой! Иначе я попрошу господ магов о скидках!
— Ч-что?! — вытаращился Хлебчик, заходя в двери. — Да к-как вы… вы…
— Хлебчик, здесь не палацы герцога Альвинского, здесь — казематы Мейдрина, будете грубить мне, вас никто никогда не найдет в той, например, камере, а ваши крики… будут музыкой для моих ушей! Хватайте шлендру и двух арестантов по соседству и бегите с моих глаз, пока я не передумал, живо!
Смотритель проглотил ругательство, развернулся и вошел в камеру, привыкая к полумраку, темно, словно в преисподней. Хлебчик на ощупь добрался до противоположной стены, ступил на что-то мягкое, придавил подошвой сапога и услышал женский визг.
— Ой, извините!
— Га-га-га! — истерично расхохотался Вижан. Во чудак!
— Вставайте! Вставайте же! — Хлебчик твердо дернул Эвелин за руку, за плечо и потянул к верху, ставя на ноги. Она охала и ахала, а милсдарь градоначальник продолжал хрюкать и повизгивать от удовольствия, смотритель с трудом выпихнул ее из камеры, Эвелин едва удалось сделать пару шагов, она съехала по каменной стене и со стоном хлопнулась на каменный пол, обдирая руки. Господин градоначальник стоял в стороне и лыбился. Вот гад!
— Хорм! Хорм, свинья! Шуруй, давай, сюда! Помоги, господину Хлебчику, дотянуть арестантку до кареты, быстрее! Да быстрее же, сучья морда!
Хлебчик отряхиваясь и подозрительно обнюхивая себя, вышел из каменного мешка.
— Аллон побери, чем это воняет?
— Естественным запахом, Хлебчик, вы как, будто первый раз у меня! Кстати, не торопитесь? Можем выпить стаканчик вина. Что?! Я вас не понял? Не хотите, а зря.
— Мне уже пора в путь.
— Ну и шуруйте. Не забывайте про старину Топщика, хорошо?
— Постараюсь, — вымучено оскалился смотритель…
…Уже на улице, на холоде она кое-как пришла в себя от яркого света и на время ослепла, зажмурилась от боли, но получила очередную порцию тумаков и затрещин. Хорм тащил ее за левую руку, и уже на внутреннем дворике позвал на помощь одного из стражников. Вдвоем они подвели проститутку к серой карете, больше похожей на здоровенный чемодан с грубыми зарешеченными оконцами с обеих сторон. Один из подчиненных Хлебчика отворил прочную дверцу, отошел с провала и подождал, пока Эвелин не закинули в "гроб" на колесах.
Она полетела на чье-то тело, лицом врезалась в чье-то колено, охнула и всхлипнула, получила в ответ тычок и скатилась в угол экипажа.
