Высокая фигура гвардии капитана Архангельского, стоявшего с радистами возле старой, раздвоенной у корня березы, была как на ладони. Командир дивизиона не видел и не слышал разрывов вражеских снарядов и мин, посвиста пуль. Весь там, у пушек, в деле, поглощенный схваткой, подчиняющий ее своей воле.
Про Архангельского вообще говорили, что он любит находиться в самых трудных местах, делит с солдатами все опасности. Даже упрекали за неосторожность. Но упреков Архангельский как бы не слышал. И вот...
- Это был человек! - сказал в тот день Савченко. - Знаете, доктор, я верил, ,что мы с Юрой до самого конца дойдем. Не должны были его убить, понимаете?
Гибель Юрия Анатольевича командир 1-го нашего дивизиона переживал очень тяжело. Обычно веселый, радующийся, что началось освобождение его родной Украины, что до собственного села осталось не больше сотни километров, Савченко потемнел лицом и весь остаток дня был неразговорчив.
* * *
На место Мелентьева, во второй дивизион, я направила военфельдшера Ковышева. Бои продолжались, и кто-то должен был заменить погибших, дойти до конца.
Противник, подтянув резервы, оказывал сильное сопротивление. Ворваться в Харьков с ходу дивизии не удалось. К вечеру 13 августа наши части закрепились на холмах и кукурузном поле юго-восточнее города. Простым глазом были видны очертания окраинных зданий, корпусов тракторного завода. Харьков горел. Днем над ним колыхались, столбы дыма, ночью силуэты домов подсвечивали пожарища.
Командование не требовало решительных атак и штурмов: решающие сражения развернулись юго-западнее и северо-западнее Харькова - там затягивалась горловина "мешка", наброшенного на фашистов.
Но если наземные бои в полосе дивизии с 13 по 22 августа не носили предельно напряженного характера, то в харьковском небе развернулось яростное воздушное сражение.
Гитлеровцы пытались бомбить боевые порядки наступающих советских войск, наши тылы и дороги, а воздушные армии Воронежского и Степного фронтов наносили удары по вражеским войскам, по вражеским коммуникациям, уничтожали в воздушных боях фашистские бомбардировщики и истребители. Горели, взрывались в воздухе, врезались в землю самолеты с крестами на крыльях, на фюзеляжах! Это зрелище приносило большое удовлетворение.
Но сбивали и наши самолеты. Мне довелось оказывать помощь летчику ЛАГГа, подбитого над территорией, занятой войсками врага. Пилот пытался посадить раненую машину возле огневых позиций 2-й батареи артполка, но на небольшой высоте самолет внезапно потерял скорость и рухнул.
Я в то время находилась на КП 1-го дивизиона. Грузовик подбросил к месту происшествия. Истребитель лежал на кукурузном поле вверх колесами. Крылья сломаны, хвостовое оперение отлетело.
Артиллеристы поставили самолет "на ноги", вытащили из кабины летчика. Он лежал возле искалеченной боевой машины бледный, по светлым, выбившимся из-под шлемофона волосам сползала струйка крови.
Пощупала пульс: есть! Стащила с раненого шлемофон. Голова цела, кровоточит содранная кожа. Забинтовала летчика и приказала принести носилки. Пока за ними бегали, "пациент" очнулся, открыл глаза, настороженно оглядел окружающих людей, подобрел взглядом, пошевелил руками-ногами, сел.
- Лягте, сейчас отправим в медсанбат, - сказала я.
Летчик, потрогав голову, потянулся за шлемофоном:
- Спасибо, доктор. Всем, братцы, спасибо! Только не нужно в медсанбат!
Потом протянул руку:
- Помогите подняться, капитан... Добре! А теперь подскажите, откуда связаться с моей дивизией.
Летчика повезли в штаб ближайшего стрелкового полка. Бойцы, расходясь, шутили, что на земле воевать все-таки лучше, чем в небе: если ранят, долго падать не придется...
В ночь на 22 августа наша дивизия сдала свою полосу 81-й гвардейской стрелковой дивизии и перешла во второй эшелон 24-го гвардейского стрелкового корпуса. В ту же ночь противник начал поспешный вывод войск из Харькова. Утром 23 августа в город на плечах врага ворвались войска Степного фронта.
В тот день с группой офицеров артполка мы побывали в освобожденном Харькове. Поехали на грузовике. Симферопольское шоссе привело на когда-то красивую улицу - Сумскую. Ее было не узнать: целые кварталы лежали в развалинах, мостовая разворочена, от дивных садов и скверов в центре города уцелели лишь отдельные деревья, да и те покалеченные осколками. От многих домов остались одни стены. То тут, то там слышались взрывы: срабатывали мощные фугасы, оставленные в подвалах зданий, еще не разрушенных гитлеровцами. Грустная поездка...
Числясь во втором эшелоне 24-го гвардейского стрелкового корпуса, дивизия двинулась вслед за наступающими войсками.
Во второй половине дня 24 августа после утомительного марша в направлении Мерефы стрелковые полки заняли оборону у села Островерховка. Артполку приказали поддержать огнем части первого эшелона. Полк подавил артиллерийскую батарею врага, две минометные батареи, рассеял до двух рот фашистов. Потерь мы не понесли.
На следующий день во всех подразделениях дивизии шли митинги: накануне радио передало приказ Верховного Главнокомандующего, объявившего благодарность войскам, участвовавшим в освобождении Харькова. За ночь приказ напечатали в дивизионной газете "Советский богатырь" и доставили в каждый взвод, на каждую батарею. А после митингов стало известно, что нас выводят в резерв 7-й гвардейской армии, будут пополнять людьми, довооружать.
Почти неделю оставались мы в районе Островерховки. Трещали дрова под бочками-"жарокамерами", поднимался дымок над баньками, выстраивались солдатские очереди к парикмахерам-самоучкам.
Стало поступать пополнение. Среди новичков - девушки: санинструкторы, санитарки, радистки, телефонистки. В артполк тоже дали телефонисток: к Савченко, в 1-й дивизион, пришли сразу две: невысокая, скорая на ногу, улыбчивая, темноволосая Прасковья Кулешова и высокая, медлительная, светловолосая несмеяна - Ефросинья Назаренко.
И той и другой нет девятнадцати, обе смотрят на мир широко открытыми, опасливо-удивленными глазами, робеют в непривычной обстановке, жмутся к военфельдшеру Рите Максимюковой. Та и сама-то по годам недалеко от них ушла - двадцать один ей, но за Ритой дымятся развалины Сталинграда, за Ритой кровоточат берега Северского Донца, она обладает правом старшего: опекать, учить и проявлять снисхождение.
Получила пополнение и минометная рота дивизии. Вместе с другими бойцами прибыл в нее старшина Гончар. Упоминаю об этом потому, что неделю спустя дивизионная газета напечатала его стихи, а потом имя и фамилия старшины стали появляться на страницах "дивизионки" все чаще.
Читали произведения новичка с удовольствием: правдиво писал, образно. Но никому и в голову не приходило, конечно, что мы знакомимся с первыми публикациями будущего видного писателя и политического деятеля, депутата Верховного Совета СССР, лауреата Государственных премий Олеся Гончара. Просто говорили: "Во дает старшина! Знай наших!.."
Войска 7-й гвардейской армии приблизились к Мерефе, крупному железнодорожному узлу, 28 августа. Здесь они столкнулись с резко возросшим сопротивлением врага. Днем 2 сентября пополненная и отдохнувшая 72-я гвардейская стрелковая дивизия вновь вошла в состав 7-й гвардейской армии и заняла исходный для атаки рубеж южнее Мерефы, на восточном берегу реки Лежа. Ранним утром 4 сентября пошли в бой...
Не останавливаюсь подробно на боях за Мерефу: армия сломила сопротивление противника и полностью очистила от него город уже во второй половине того же дня. При этом отличились воины 224-го и 222-го стрелковых полков, а в частности полковые артиллеристы.
От Мерефы войска 7-й армии пробивались вдоль шоссейных и железных дорог на юго-запад. Ближайшая цель - Красноград, за Красноградом Новомосковск, Днепр.
Гитлеровцы предпринимали отчаянные попытки задержать нас. За каждую речушку, за каждую балочку, за каждый хутор разгорались схватки. Дивизионам артполка постоянно приходилось с марша развертываться в боевые порядки, чтобы подсобить стрелковым подразделениям. И снова кровавой запекшейся коркой схватывало сердца людей ожесточение.
