Последующее поведение Владимира еще больше склонило меня к мысли, что он был виновен, в силу причин, на которых я должен остановиться особо.
Одной из моих обязанностей была доставка грязного белья постояльцев в расположенную неподалеку прачечную и обеспечение их чистыми постельными принадлежностями. Дмитрий знаками объяснил мне — по-другому общаться в присутствии жильцов мы не могли, — что я не имел права входить в комнаты без стука. Мне надо было постучать в дверь, дождаться, когда ее откроют, и вручить жильцам чистое белье. Я должен был выполнить эту обязанность в понедельник утром, на четвертый день моего пребывания в доме на Стэнли-стрит.
Большая часть жильцов открывала двери сразу же, а Владимир Васильченко заставил меня какое-то время ждать. Хоть меня и принимали там за глухого, слух у меня преотличный, и, несмотря на закрытую дверь, я услышал звуки торопливых движений и шуршание, будто собирали разбросанные бумаги, а потом дважды стукнули ящиком стола — когда открывали его и когда закрывали. В конце концов Васильченко отворил дверь. Он был сильно взволнован, однако при виде того, что к нему стучится всего лишь глухонемой крестьянский парень с Урала, ему явно полегчало. Тем не менее для меня не было загадкой, от какого рода занятий я его столь неожиданно оторвал. Стул, второпях отодвинутый от стола, чернильный прибор с открытой крышечкой и пятна чернил на пальцах его правой руки свидетельствовали о том, что он что-то писал, хотя сами бумаги были уже убраны.
Собрав грязное белье и улыбнувшись ему той придурковатой и немного нелепой улыбкой, которая была одним из атрибутов исполняемой мною роли, я задумался над тем, какого рода документы он так торопливо и явно смущенно спрятал. Был ли Владимир Васильченко провокатором, обосновавшимся в этом доме по указанию охранки и строчившим очередной донос начальству на своих соседей? Или же передо мной стоял нигилист и убийца, неудачно пытавшийся застрелить одесского шефа полиции, а сейчас составлявший бунтарские воззвания с призывами к насильственному свержению императора России?
И в том, и в другом случае мотив для убийства старухи был для меня очевиден. Кстати говоря, его комната была расположена на втором этаже, как раз над комнатой Анны Полтавы. Всего нескольких минут Васильченко было бы достаточно, чтобы совершить преступление и незаметно вернуться к себе.
На следующий день у меня выдалась возможность более пристально понаблюдать за Владимиром Васильченко. Я рубил дрова у сарая в углу двора, когда увидел, что Владимир выходит из дома через черный ход, причем с такими предосторожностями, что я решил последовать за ним. Кроме того, у него из кармана торчала пачка бумаг. Васильченко был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил ни меня, ни Розу Зубатову, которая вышла за ним из двери черного хода.
Голова и плечи девушки были покрыты платком, и, к моему глубокому удивлению, она направилась следом за ним. С какой целью Роза это делала, я понять не мог. Единственная мысль, которая пришла мне, сводилась к тому, что она — как и я — подозревала Васильченко в убийстве и пыталась провести собственное расследование на свой страх и риск.
Таким образом, я стал следить за ними обоими. Свернув на Коммершл-роуд, мы представляли собой достаточно странную процессию: лидировал в ней черноволосый, бородатый и лохматый Владимир Васильченко, шагах в двадцати за ним по противоположной стороне улицы, плотно обмотавшись платком, крадучись шла Роза Зубатова, а я следовал за ними.
Одним из секретов успешного перевоплощения, Ватсон, является способность мгновенно менять свое обличье, не прибегая к помощи переодевания и других вспомогательных средств. Легче всего это сделать за счет внешнего изменения манеры себя держать. Изображая глухонемого Мишу, я неловко сутулился, походка моя была неуверенной и осторожной. Стоило мне расправить плечи и оживленно реагировать на все, что происходило вокруг, как я тут же сбросил с себя личину Миши Осинского и превратился в настороженного молодого рабочего парня в поношенной одежде и сбитой набекрень кепочке.
Действительно, Владимир несколько раз оглянулся через плечо, явно опасаясь слежки, однако не обратил на меня никакого внимания, несмотря на то что я все время следовал за ним в толпе прохожих, отставая всего на несколько ярдов.
Сначала он заглянул в дешевую закусочную, расположенную на Коммершл-роуд, которая служила излюбленным местом встреч русских эмигрантов. Там он подошел к стойке, взял большую порцию бренди и залпом ее выпил, как будто это должно было придать ему храбрости. Роза тем временем ждала его на противоположной стороне улицы, разглядывая витрину ломбарда. Я же решился на то, чтобы подойти к нему поближе.
Стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, и вошел в заведение и стал внимательно наблюдать за действиями Владимира. Хотя мне и не было видно, какой монетой он расплатился за выпивку, по той сдаче, которую он получил, я понял, что бармену почти наверняка была дана монета в полсоверена. Вы, конечно, помните, Ватсон, что в кошельке, украденном из спальни Анны Полтавы в ночь ее убийства, было две монеты по полсоверена.
Теперь я был почти уверен, что нашел нужного мне человека. Каким еще образом у Владимира Васильченко, у которого, казалось, не было никакой возможности заработать, могли оказаться такие сравнительно большие деньги? Мои подозрения еще более усилились, когда, выйдя из закусочной, он свернул в небольшой переулок и вскоре вошел в маленькую обшарпанную лавчонку, где, по всей видимости, торговали подержанной одеждой. Об этом можно было судить по вещам, выставленным в витрине и свисавшим с вешалок, укрепленных на распахнутой двери. Тем не менее последующие события убедили меня, что это была лишь вывеска, маскировавшая истинное назначение одного подпольного предприятия.
Как только Васильченко скрылся за дверью магазинчика, Роза пересекла улицу, прошла мимо магазинчика, бросив беглый взгляд на витрину, и отправилась дальше. А я остался для более внимательного обследование этого помещения, используя в качестве прикрытия свисавшую одежду.
Я увидел, что Владимир целиком поглощен беседой с владельцем магазинчика. Вскоре из задней комнаты вышел и присоединился к ним еще один человек, который, как я понял по его кожаному переднику и испачканным типографской краской рукам, был наборщиком. Мой вывод подтвердился, когда Владимир вынул из кармана пачку бумаг и вручил их этому человеку. Тот внимательно их просмотрел, одобрительно кивнул и унес в заднюю комнату.
В этот момент Васильченко обернулся к двери, будто собрался уходить. Я тут же ретировался и поспешил на Стэнли-стрит, где, к счастью, никто не заметил моего отсутствия. К тому времени, как Васильченко вошел во двор, я уже добросовестно рубил дрова. Он прошел мимо, даже не взглянув в мою сторону.
Я был убежден, что не только нашел убийцу, но и выявил мотив, толкнувший его на преступление. Анна Полтава, о которой граф Николай отозвался как о проницательной женщине, обнаружила связь Васильченко с подпольной типографией, и он убил ее, чтобы старуха никому об этом не рассказала. Граф оказался прав. Это убийство носило политический характер. Теперь оставалось выяснить, кем был Владимир — шпионом охранки или нигилистом, выступающим за подрыв устоев российской государственности.
Кажется, я уже как-то говорил вам, мой дорогой Ватсон, что, занимаясь раскрытием преступлений, учиться никогда не поздно[46]. Тогда я был новичком в этом деле, однако в тот же вечер мне был дан такой урок, который заставил меня совершенно по-новому взглянуть на происходящее.
Как я вам сказал, входить в мою каморку надо было из кухни; через небольшую дырочку в стене я мог беспрепятственно наблюдать за поведением постояльцев так, что сами они об этом не подозревали. Тем вечером, придя к твердому убеждению, что убийство совершил Владимир Васильченко, я услышал, как кто-то вошел в кухню. В надежде на то, что это был Владимир, я отодвинул в сторону икону и приготовился наблюдать.
