Когда приготовления были закончены, северяне столпились каменистого раскола, из которого разило серой. Миэ старалась не думать, что идея снова сунуться в каменную шапку принадлежала ей. Казалось, горы зловеще насмехаются и расщелина кривляется оскалом лежащего великана. Урт, чья рана оказалась не такой уж страшной, взвалил на себя жреца, благо, что Банру уже начал приходить в себя и большую часть времени проводил с полуоткрытыми глазами. Жрец пытался говорить, но каждый раз Миэ строго поглядывала на него.

Один из северян, тот, что пришел с Яртом, отказался возвращаться. Он присел у костра, сгорбился, обхватил плечи руками и покачивался из стороны в сторону, будто сам себя убаюкивал.

— Не заманить меня туда, — озлобившись шипел он, не поворачивая головы к собратьям. — У вас рассудки помутились, так и ступайте к Гартису в самую огненную реку, а я тут обожду. Я всегда исправно подносил Скальду и монет не жалел, и самого жирного ягненка колол. Нынче подходит великий праздник, боги пройдут по земле. Снежный услышит мои мольбы.

Северяне покрыли труса руганью и плевками, но тому и дела не было: мужчина продолжал успокаивать себя, речь его сделалась неразборчивой, слова принялись путаться. Вскоре он и вовсе бессвязно бормотал себе под нос.

— Он рассудка лишился, — сказала Миэ и велела оставить бедолагу в покое. — Его участь незавидна.

— Подохнет как собака, — махнул рукой Дорф, и бросил камень, которым собирался огреть спятившего сородича. — Сам на муки подписался.

Первым в Хеттские горы зашел Ярос. Он до последнего топтался у входа, оборачиваясь, чтоб наглядеться, как в расплавленной золотой дымке рождалось солнце. Следом за Яросом тянулись остальные, в хвосте человеческой змеи — Миэ и Урт. Последним шел Дорф.

Путь коротали молча. На всякий случай таремка заткнула рот Банру куском полотна, мысленно попросила у жреца прощения. Магия в ней снова разволновалась, лишила своих сил, оставляя волшебницу со слабостью и головокружением. Миэ чувствовала, будто сама жизнь вытекает из нее, но силилась ничем не выказать своей немощи. Урт нес Банру точно ребенка, хоть тутмосиец ненамного уступал ему в росте. Северянин приободрился, успокоенный тем, что боль в щеке прошла, начал поглядывать на Миэ и, когда таремка ловила его взгляд, улыбался всем ртом. Передних зубов у Урта было как минимум на три меньше положенного. Миэ заставляла себя отвечать вежливой улыбкой, чтоб ненароком не спугнуть единственного, кто вызвался нести Банру. Они зашли уже слишком далеко, если мужчина бросит ношу, тогда волшебнице придется остаться рядом с товарищем и надеяться на то, что она вытянет Банру раньше, чем их сожрут тароны. Впрочем, если догадка ее верна, летуны могут стать благословенной легкой погибелью.

Дойдя до развилки, Ярос замедлил шаги, останавливаясь у каменного гребня, что делил коридор надвое. Мужчина прислушался, призывая всех молчать.

— Идем, — шепотом скомандовал он, — только тише мышей.

Змея из человеческих тел поползла в коридор, который вскоре стал опускаться все глубже и глубже. Каменные стены делались земляным, в лицо все больше отдавало жаром. Шли долго, не торопились, боясь развести шум.

Как только Миэ начало казаться, что они и впрямь идут в самое нутро гартисова царства, Ярос снова остановился. Они оказались в свободной пещере. Света факела не хватало, чтоб осветить каждый угол, а использовать чары волшебница не осмелилась. Когда светлый источник Виры в ней так бурлит, не стоит испытывать судьбу и верить в щедрость Госпожи удачи.

— Там, — шепнул Ярос, кивком головы указывая на юг.

Но еще прежде, чем сказал северянин, Миэ почувствовала вонь. Таремка хорошо помнила этот смрад, от которого ее еще долго выворачивало наизнанку. Именно так несло от шарашей в день, когда Яркия оборонялась. Волшебница прикрыла нос рукавом.

В той самой стене, где темнел лаз, по которому пришли северяне, расположилась еще одна дыра. Мужчина подошел ближе, освещая факелом густую темень прохода. Он была вдвое больше, просторнее.

— И верно шарашами несет, — сказал Дорф.

Миэ зашла в коридор, попросила Яроса посветить. Коридор будто царапали огромные кошки с железными когтями — в земляной стене остались широкие борозды.

— Его вырыли, — заключила таремка. Она подковырнула ногтем землистые стены, потом еще и еще, примерно на полпальца. — Недавно, глубже земля влажная.

Мужчины переглянулись, будто не сразу поняли, о чем толкует чужестранка, — иногда Миэ и вправду небрежно использовала северный диалект, перемежая его общей речью, — после вперед вышел Дорф. Он поравнялся с волшебницей и поскреб стену. Миэ молча ожидала его слов, дав себе зарок больше никогда не принимать всерьез ослиное упрямство артумцев.

— Верно все, — подтвердил Дорф. Его брови встретились у переносицы, собравшись единой косматой линией. — Прям под носом, чтоб им пусто было. Нужно поглядеть, куда хоть рыли.

— Да у людоедов в голове с орех мозгов, — прошептал кто-то.

— Не иначе есть кто над ними, — ответили ему. — Вона как в деревню пришли — с тараном, с троллями. А те двуногие… Послышался звук плевка.

— Этим путем шли на юг, — Миэ покривилась, почувствовав во рту поганый привкус тухлятины. — Нужно идти дальше.

— Прям им в самый зад и ударим, — негромко хохотнули северяне, обменялись бранными словечками, грозя поиметь шарашей во-все названные места.

— Идем тогда, братья, — зазвал Дорф. Он поджег новый факел, свет полыхнул ярче, заставляя тьму жаться по углам. Путь лежал дальше, на юг. Глава двенадцатая Наконец-то Съёрг.

Хани вздохнула полной грудью, стоило им ступить за ворота. Воздух, крепкий от запахов свежего хлеба и супа, тянул за нос. И хоть с ним смешивалась еще и вонь нечистот, этого было недостаточно, чтоб испортить сладкое чувство возвращения.

Дорога с шамаи и правда заняла меньше времени. Бурые пустоши в это время лишь хранили лишь название. Голубой лед покрывал всю низину, которая лежала будто в чаше, меж холмов. Воздух звенел в ушах Хани многоголосыми колокольчиками, когда Талах-орль нес ее над просторами, что сверкали в свете дня радужными бликами. Когда приходила оттепель, вода в низине таяла, набиралась глиной и песком из недр земли, отчего долину и прозвали Бурой. Столетние старцы говорили, что когда-то на этом самом месте было озеро, чистое как слеза и полное рыбы. Хани помнила лишь грязную гать, поросшую редкими деревцами и ягелем.

Башня Белого шпиля острой иглой пронзала полные снега небеса. Еще с половины пути, Хани видела путеводный свет, венчавший пик башни: Северная ярость многие годы освещала просторы столицы и окрестных земель.

Город еще дремал. Улицы в Съёрге быль под стать северному нраву артумцев — прямые, широкие, вымощенные грубым камнем, подчас острым даже сквозь подошвы. Дома тесно жались друг к другу, меж ними редко когда оставались переулки, столь узкие, что не раскинуть рук. Столица Артума никогда не хвалилась пышными изваяниями, статуями. Каменный город молчаливым исполином лежал на заснеженной равнине у подножья горного кряжа, за которым, на север, били лишь Пепельные пустоши. Съёрг первым принимал на себя удар вылазок шарашей, стоя непроходимой преградой на их пути. Здесь знали цену крепкому камню и не тратили его почем зря, укрепляя городскую стену, и Браёрон — горный замок Конунга.

— Здесь и воздух слаще, — произнес Талах, шагающий рядом с Хани.

Близнецы сменили обличье как только до городской стены оставалось лишь несколько сотен шагов.

— Ненавижу города, — в противовес брату, сказал Эрик. — Огонь, дым, глотку режет, будто каленым железом.

— Просто брат мой не любит собак — они его запах чуют за сто шагов. Облают всего, почем зря. — Пошутил Талах и лицо его просветлело. Он заглянул в глаза Хани, озадачился. — Тебя что-то беспокоит, эрель?

Северянка кивнула. Она любила Съёрг. В башне Белого шпиля фергайры дали ей кров на весну и лето, здесь она постигала знания и мудрости, и обучалась. Но после фергайры собрались советом и велели ей искать свой путь. Чтоб темная богиня в ней успокоилась, или взяла верх над светлой, если в том ее судьба. К тому времени Рок воротился из странствий и Хани, не мешкая, покинула башню. Иди, чтоб очиститься, или сгинуть, так сказала фергайра Дрия.