Я проигрываю сообщение через динамик, чтобы все могли слышать, и впервые я рада, что никогда не удаляю голосовые сообщения.

– О, Боже, – Лидия выглядит слегка сочувствующе. – Прошу прощения, Мисс Беннет. Мой ассистент должен был предложить вам должность клерка – работа с документами, легкая уборка, помощь с доставками и тому подобное.

Мое сердце обрывается.

– То есть меня не взяли на стажировку?

– Нет.

Я кусаю себя за внутреннюю часть щеки, чтобы сдержать подступившие слезы. Я так и знала! После всей моей радости и поздравлений, это оказалось лишь большой ошибкой.

– Простите, что отняла ваше время, – говорю я, радуясь, что голос звучит твердо. Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но Лидия меня окликает:

– Так вам не нужна работа?

Я остановилась.

– Вы имеете в виду, уборщицей?

– На должности клерка, – исправляет меня. – Может это и не то, на что вы надеялись, но она оплачиваемая, к тому же в штате «Кэррингерс». И кто знает? Может, это первый шаг, и для вас откроются двери, – говорит Лидия. – Вы говорили, что готовы заниматься всем, не так ли?

Челси ухмыляется.

– Неужели так и сказала?

– Это шанс проявить себя, – говорит Лидия. – Возможно, если вы сможете показать, что соответствуете требованиям «Кэррингерс», то появится возможность для дальнейшего продвижения.

– Возможно, когда-нибудь ты сможешь приблизиться к произведениям искусства, – самодовольно добавляет Челси.

Мои мысли пустились вскачь. Мне хочется выйти и оставить Челси с ее ехидной стервозностью, но я и правда говорила, что готова на все. Это действительно так. Хотя это и не совсем то, чего я хотела, но все же работа в мире искусства. Старт. Будет глупо им не воспользоваться.

– Я согласна, – говорю я решительно. «Ищи красоту», – слышу я слова мамы в голове и снова киваю. – Я займусь этой работой. Спасибо.

Следующие девять часов я провожу в картотеке, где хранятся забытые файлы. А при надобности они отыскиваются каким-нибудь бедным клерком вроде меня, нанятым организовать и провести инвентаризацию всех старых аукционных торгов.

Хотя, по правде сказать, все не так уж плохо. Лучше, чем подметать холл, что, я уверена, мне предстоит делать завтра. Собирая и сортируя файлы, я могу читать о произведениях искусства, смотреть на фотографии красивейших из когда-либо созданных картин, украшений или предметов мебели, и знакомиться с историей аукционного дома. Я фантазировала, что владею настоящими работами Моне или Рембрандта, или Ротко. Можете себе представить?

В шесть часов я закрыла на ключ архив и пошла наверх искать Стэнфорда.

– Увидимся утром.

– Подожди, – он останавливает меня, – мне нужно, чтобы ты задержалась. – Он хватает меня за руку и разворачивает к главному аукционному залу. – Поставщик кейтеринга¹⁶ что-то напутал, и сегодня вечером нам не хватает пятерых официантов. Нам нужно, чтобы ты их прикрыла.

– У меня другая работа, – запротестовала я.

– За это заплатят дополнительно, и чаевые тоже, – произнес Стэнфорд. – Пожалуйста? Я бы даже не просил, но Ее Величество срывается на мне. И вот. – Он осматривает меня с головы до ног. – К тому же, одета ты соответствующе.

Мне нет нужды спрашивать, кто такая «Ее Величество». Стэнфорд, похоже, в отчаянии, поэтому я вздыхаю и киваю:

– Ладно, я останусь.

– Золотце! – Он хлопает в ладоши с благодарностью. – Ты не могла бы начать с расстановки? Нужно вынести стулья для аукциона. – Он указывает на двойные двери в дальнем конце коридора. – Там есть еще. Расставь их рядами – как те, которые уже стоят.

Когда я тащусь по мраморному полу, то размышляю, как же реальность отличается от моих фантазий о первом рабочем дне. Я думала, что буду консультировать по поводу бесценных произведений искусства, а вместо этого таскаю мебель и сервирую канапе. Но вместе с тем я взволнована из-за сегодняшнего аукциона. Я никогда раньше на них не бывала. Возможно, мне представится возможность понаблюдать, увидеть воочию, как это все происходит.

Двери в хранилище в задней части аукционного зала открыты, давая доступ к залу, где хранятся лоты в ожидании проведения торгов, зона обычно зарезервированная для ВИП-персон и сотрудников на высоких должностях. Я увидела тележку со стопкой перевернутых белых стульев, но прежде чем я успела к ним подойти, до меня доносится мягкое журчание приглушенных голосов и щелчки нескольких фотокамер. Массивное полотно расположено на раме с колесиками, а вокруг вьются несколько фотографов и репортеров с маленькими блокнотами.

Меня тянет к нему как магнитом, а подойдя ближе, я определяю, что это Рубенс – фламандский живописец периода Барокко, один из самых востребованных художников семнадцатого века. Господи, охренеть! Настоящий шедевр. «Суд Париса» – сцена в лесу с обнаженными богинями, которые выставляют себя напоказ, танцуют, демонстрируют свою красоту перед двумя богами, которые должны выбрать из них прекраснейшую. Вся картина представлена в пленительном сочетании насыщенного света и тени.

– Восхитительно, не правда ли? – произносит мне в ухо шелковистый голос, и от неожиданности я чуть не выпрыгнула из кожи. Поворачиваюсь, чтобы узреть прямо перед собой вчерашнего сексуального британца, который выглядит так же великолепно, как я его помню. Он улыбается, и его ямочки будто подмигивают мне.

Только не упади в обморок.

– Настоящий шедевр, – говорю я, надеясь, что он не решит по моим быстро краснеющим щекам, что я говорю так о нем, хотя отчасти я и его имела в виду.

– Классика, – многозначительно вздыхает он и смотрит на меня. – Для вас, наверное, это привычное дело теперь. Видеть вблизи такие красивые произведения искусства.

Я улыбаюсь.

– К этому нельзя привыкнуть, – говорю я. – Искусство означает, что его можно увидеть с миллиона различных сторон.

Он выглядит удивленным, затем кивает с одобрением:

– Я чувствую также.

Помнит ли он меня? Или вчера я была лишь временным отвлечением на его пути в офис, пикантностью для его утреннего развлечения?

– Полотно принадлежит одной из моих любимых эпох.

– Вам нравится драма, присущая Барокко, не так ли? – говорит он, щурясь на меня игриво. – Вы королева драмы?

В самом деле, он флиртует со мной, потому что помнит нашу встречу, или это его обычное поведение при общении с женщинами?

– Вы разбираетесь в искусстве, – выдаю я под впечатлением.

– Лучше, – говорит он. – Я трачу на него много денег.

Так он коллекционер. Я снова смотрю на картину: женщины, словно танцуя прямо на холсте, движутся среди глубоких зеленых теней в насыщенных мазках.

– Мне нравятся глубокие тени и мерцающие детали, словно они могут сойти с картины и… – Мой голос затихает, когда я понимаю, что говорю бессвязно. – Простите, я просто взволнована.

– Не извиняйтесь. Я понимаю, – ответил он, и похоже, он меня действительно понимает.

Мы вновь развернулись к картине. Он стоит рядом со мной, и я чувствую жар его тела вдоль своего, его рукав мягко касается моей обнаженной руки.

– Только подумайте, – говорит он, подходя ближе, своим плечом задевая мое, – на этом холсте мазки, которым уже тысячи лет. В отличие от этого нового галстука, который мне пришлось купить вчера, потому что кое-какая недотепа облила меня кофе.

Попалась! Я шлепаю его по бицепсу. По его твердому, рельефному бицепсу под дорогим костюмом.

– Так вы меня помните!

– Как я мог забыть первого человека, который врезался в меня с кофе? – усмехается он. – Вы уничтожили мой любимый галстук.

– Вы сказали, что он вам не нравился!

– Мужчины все время лгут красивым девушкам.

Я краснею. Боже, есть ли способ удержать свое тело от проявления влечения?

– Я же сказала, что куплю вам новый. Хотя синий цвет в этом галстуке мне нравится.

– Потому что он подчеркивает мои глаза? – дразнит он.

– Вы это хотели бы услышать? – усмехаюсь я, притворно закатывая глаза, хотя мое сердце бешено колотится. – Или это то, что вы бы сказали любой симпатичной девушке, с которой только что познакомились?