Затем наступила пауза. Последний оратор сел на место, и лорд-канцлер окинул взглядом правую и левую стороны палаты. Как раз в этот момент Чик решил выйти и поискать Гвенду. Он встал и тотчас почувствовал, что на него обращены глаза всех присутствующих.

— Лорд Пальборо… — произнес лорд-канцлер монотонно.

Чик быстро повернулся в его сторону.

— Да, сэр… то есть, милорд, — отозвался он.

— …имеет слово.

Чик в полном недоумении оглядел лордов и фигуру на диване.

— Вам нужно говорить! — прошептал Мансар.

Итак, каждый новый член палаты обязан произнести речь! Чик не знал, что, встав с места и дружески кивая головой лорду-канцлеру, он сам искал этой возможности.

— Собственно говоря, — начал Чик, — я собирался выйти…

— «К порядку!» — послышались голоса при этом вопиющем нарушении парламентских правил.

— Но, — продолжал Чик, нервно потирая свой подбородок, — я, в общем, вполне согласен с толстым джентльменом, сидящим там. — Он указал на представителя правительства, который докладывал по поводу билля.

— Благородный лорд имеет в виду помощника государственного секретаря, — поправил его лорд-канцлер.

— Очень вам благодарен, сэр… то есть, лорд-канцлер, — сказал Чик. — Я не знаю его имени, но я совершенно согласен с большей частью из того, что он говорил. Я уверен, что он джентльмен, имеющий собственных детей.

— Благородному лорду будет небезынтересно узнать, что я холост, — заявил улыбающийся статс-секретарь, поднимаясь с места.

— Вы меня удивляете, — ответил Чик серьезно, — но я уверяю вас, что все вами сказанное, — совершеннейшая правда!

Члены палаты лордов не смеялись, они уставились на него в молчании, а Чик, в блаженном неведении относительно множества нарушенных им условностей, заложив руки в карманы и повернувшись в сторону безмолвного лорда-канцлера, продолжал свою речь.

Он никогда раньше не выступал публично. Вначале речь его была сдержанной, выражения неуклюжи, но постепенно он забывал, что находится в высшей законодательной палате страны, — забыл все, кроме того, что какие-то самого заурядного вида джентльмены желают знать его мнение. Чик близко знал мрачных, полуголодных мальчиков, рано освоивших язык и манеры взрослых мужчин. Он играл и дрался с ними в детские годы. Он знал, что значит образование, и почему школьники говорят другим языком, чем эти дети, преждевременно брошенные в водоворот жизни, чтобы самим отстаивать себя и пополнять свои знания на улице. У него были свои твердые убеждения на этот счет…

«Разница между безграмотным чернорабочим и каким-нибудь искусным квалифицированным мастером заключается именно в тех двух годах, которые вы вычеркиваете из его школьного возраста». Эта сказанная им фраза стала впоследствии лозунгом сторонников обязательного образования.

— Вот и все, — закончил он смущенно и сел на место.

В то время как в зале все еще продолжался сдержанный рокот, частью одобрительный, частью враждебный, послышался звонок. Члены палаты встали и двинулись из зала. Толпа отделила Чика от Мансара, и он направился, как и все, в кулуары.

— Да или нет, мой лорд? — спросил сто служитель у барьера.

— Нет, благодарю вас, — поспешно ответил Чик. — Я вообще не пью.

Затем он прошел в комнату, указанную ему служителем. В этой комнате все громко разговаривали. Двое или трое из них, как будто удивленные его присутствием, подошли и заговорили с ним. Разговор касался, главным образом, того, потерпит ли правительство поражение или нет. Большинство считало этот вопрос спорным. Вдруг все направились обратно в палату. Чик вынужден был следовать за ними.

Там он опять встретился с Мансаром, который взял его под руку.

— Дело идет на лад, старина, — потирая руки, заметил он, — и ваша речь очень помогла этому!

— Какое дело?

— Внимание! — предупредил Мансар.

Двое людей подошли к столу, последовал обмен короткими фразами, и затем внезапно раздались аплодисменты.

Мансар опустился на место, раздосадованный.

— Правительство потерпело поражение из-за одного голоса, — объяснил он.

И вдруг неясное подозрение мелькнуло в его сознании.

— Вы не голосовали за то, чтобы предельный возраст был понижен?

— Нет, — возразил удивленный Чик. — Я вовсе не голосовал.

Лорд Мансар начал догадываться.

— Куда вы прошли? В комнату «Да» или в комнату «Нет»?

— Я не знаю, в какую. Какой-то человек спросил меня: «да или нет?» — и я сказал «нет». Я думал, что он предлагал мне выпить…

— И вы прошли в комнату «Нет»! — вскричал лорд Мансар. — Вы болтали в пользу правительственного предложения, и сами же голосовали за эту проклятую поправку! Поздравляю, Пальборо! Ваш голос принес поражение правительству!

«Лорд Пальборо заявляет о своем несогласии с благородным лордом Кинсоллом, когда последний говорил, что детям полезнее работать на фабрике, чем учиться в школе.

— Это нелепость! (К порядку! К порядку!)

Лорд-канцлер: Благородный лорд употребил непарламентское выражение.

Лорд Пальборо извиняется перед высокой палатой. Он бы не хотел видеть своего сына работающим на фабрике. Если высокая палата согласится на эту поправку, это будет постыдно. (К порядку! К порядку!)»

Утром Чик просматривал колонки «Таймс» о дебатах в Парламенте.

— Неужели я все это говорил? — спросил он глухо.

Гвенда кивнула.

— Все это и еще больше! — Она стала цитировать его слова. — Чик, вы были бесподобны! Я пришла в такое волнение, там, на галерее, что чуть не упала в обморок!

— Я сам тоже едва не упал в обморок, — признался Чик. — Вообразите, если бы они стали мне отвечать! И это… это все правда!

Газеты на все лады пересказывали романтическую историю молодого клерка страхового агентства, наследовавшего громкий титул и оставшегося в действительности простым человеком.

Чик, придя вовремя на службу, был встречен старшим клерком-социалистом с явным энтузиазмом.

— Великолепно, милорд, великолепно! — восхищенно прошептал он, делая многозначительную гримасу в сторону кабинета мистера Лейзера и как бы желая этим намекнуть, что следующий удар должен быть направлен на весь эксплуататорский класс.

Мистер Лейзер, видимо, не подозревавший этой угрозы, пребывал в самом бодром настроении.

— Это была превосходная речь, Пальборо! Я и не подозревал, что мой будущий компаньон такой оратор! Вы их расшевелили, мой мальчик, вы их славно расшевелили!

— Я не видел, чтобы кто-нибудь из них шевелился, сэр, — возразил Чик.

На следующий день Лейзеру позвонил мистер Беском Джарвис — «хорошая жизнь», даже «прекрасная жизнь» — к которому Лейзер питал всяческое уважение, ибо заработал на нем кругленькую сумму. Джарвис продавал британскому правительству одеяла и простыни, сапоги, масло и свиное сало. Он устремлялся на помощь и американскому правительству с походными кроватями, поясами, ящиками и мешками…

Мистер Джарвис любил повторять, что с практической точки зрения никто, кроме него, не выигрывал войны. И в награду за это он получил так мало от государства…

Правда, мистер Беском Джарвис приобрел за время войны великолепный старинный замок Гаттеруэй-холл, стоящий посреди восхитительного парка, и объезжал свои владения в роскошном собственном автомобиле. Не приходилось сомневаться, что деньги он получил большие, как говорят, баснословные. Несмотря на то, что его состояние перевалило за миллион фунтов, он встретил большие препятствия на пути получения титула, отвечающего его заслугам, так как не имел друзей там, где их нужно иметь в подобных случаях.

У мистера Джарвиса была супруга, которая тоже путешествовала по окрестностям усадьбы в своем лимузине, отделанном розовым шелком, что, по мнению миссис Джарвис, было признаком утонченности. Третьим членом семейства была Минни Джарвис, его дочь и наследница.