Завладеет заря небосводом, и вулканы встают предо мной пирамидами роз, мимоходом возведенными щедрой весной. В свете солнца, набросившем прямо на долину лучистую сеть, куполами священного храма начинают вулканы гореть. А когда сумрак вечера ляжет, проводив отпылавший закат, словно Мексики вечные стражи, крепостями вулканы стоят. Я не рожден смеяться… Я не рожден смеяться… И напрасно льет солнце золото мне на виски. Я — рыцарь человечьей скорби, страстно влекомый к Тайне, знанью неподвластной, окутан мантией моей тоски. Не знал я счастья. И не оставляли меня обман и боль… Душа темна, как ночь, что полюса скрывает дали… О, не лишайте же меня печали! Как жить, когда покинет и она? Меня ты любишь, знаю. И годами бесстрашно мой недуг ты лечишь злой… И там, где все темно, ты лишь упрямей снежинкой светишь мне в бездонной яме и в черной мгле — несущей мир звездой. Меня ты любишь, да. Но столь густая над жизнью всей моей нависла тьма, что светлая душа твоя святая, в сраженье с этой тьмой слабея, тая, в конце концов обуглится сама. Пытает небо нас. Очарованье любви летит, покинув наш балкон, туда, где солнце льет свое сиянье… И нет тебя, а есть одно рыданье, и нет меня, а есть один лишь стон. Еще вчера все радость нам сулило… Увы! К твоей жестока доброте, судьба крылом своим нам свет затмила и, на Голгофу возведя, казнила тебя, распяв на жертвенном кресте! Прости мне скорбь. Поверь, она бескрайней всех чувств. И не разжать ее тиски. Моя звезда, снежинка! Руку дай мне, и вместе мы пойдем навстречу Тайне в державной мантии моей тоски! Старый припев Это что за сирена, чей голос так странен, чье так матово тело, а косы — темны? Это — отблеск луны в тихоструйном фонтане, это — отблеск луны… Это чей по ночам так надсаден и страшен в моем доме повсюду звучащий призыв? Это — ветра порыв, что свистит среди башен, это — ветра порыв… То не ангел ли огненный машет крылами в предзакатной дали, что кроваво-ярка? То плывут облака чередою над нами, то плывут облака… Чьи алмазные льются дождем украшенья в воду с бархатно-синих воздушных завес? Это — образ небес, их в реке отраженье, это — образ небес… Все усилья постичь красоту — бесполезны… Но в каком из зеркал, о Творец, — в высях звездных, на земле иль в душе моей, — властвуешь ты? В каждой капле мечты, что сверкает из бездны, в каждой капле мечты. Заклинание Из тайны бытия, из пропасти былого, ее — химеру, тень, рожденную мечтой, я вызвал. И она, презрев веков оковы и поколений гнет, на зов явилась мой. Столетия стеной ей преграждали путь, и духи из могил вослед ей завывали: «Стой!» И незримыми когтями разрывали на ней хитон ее, чтоб удержать, вернуть. Но тщетно. Огненных влеклась волос волна, что пахла вечностью, но избежала тлена… Императрица снов, на зов неслась она, в хитоне призрачном, из векового плена. «Императрица! О, ты помнишь ли, ответь, тысячелетие тому уж миновало: ты клятву мне дала и ты мне обещала…» «Коль я ее сдержу, ты должен умереть!» «Но ты клялась!..» Она меня поцеловала. Расчесывала волосы принцесса… Расчесывала волосы принцесса, и волосы, как золото, сверкали, расчесывая их, она смотрела рассеянно сквозь стрельчатую арку. Поля, поля тянулись перед замком и пыльная дорога: там проходили табором цыгане, и нищие, прося о подаянье, и богомольцы, от мест святых бредущие обратно в Кастилию под жгучим летним солнцем, покрытые морским песком и пылью. Потом она смотрела неотрывно на висельника, что вчера повешен был на зубце соседней красной башни и там висел, кривясь окоченело, отбрасывая тень свою на стену, смешной и страшный. Расчесывала волосы принцесса и левою рукой их разбирала, и на прекрасное лицо спускались, ложась волною, золотые пряди; в другой руке она держала гребень слоновой кости, бледно-желтый, гладкий. Расчесывала волосы принцесса, и волосы, как золото, сверкали, и думала она: «Ах, если б в замок веселый трубадур забрел однажды в штанах зеленых, черном колпаке, кафтане красном и со звонкой лютней…» А по дороге все шли, темнея профилями строгими и древними, цыгане. А на цепях подъемного моста, на крепостных камнях, крутых уступах дрожали ящерицы в мерной судороге, как впавшие в экстаз факиры, они в своих кирасах изумрудных казались крошечными крокодилами… Расчесывала волосы принцесса, волной ложились золотые пряди… |
