Без своего мужа, однако, она имела бы очень мало контакта с внешним миром. Для нее он воплощает ее внутренний образ идеального мужчины — ее анимус.

Между тем, пришел новый гость. Это профессор медицины, специализирующийся на сонной болезни (sleeping sickness). Он также хорошо известен своими скучнейшими лекциями и новыми открытиями в своей области. Он не находит контакта со студентами и не любит делиться своими идеями. Даже его пациенты ему не интересны, являясь не более, чем “случаями”, которые необходимы для того, чтобы продолжать свое исследование.

Его почерк мелкий с особой манерой увязывать буквы вместе, прочесть который могут только он сам и его ассистент. Характер письма производит впечатление непонятного узора. Кто-то из студентов, отчаявшись, воскликнул: “Да это не почерк, это вязание!”.

Никто никогда не видел профессора со своей женой (которая совершенно случайно оказалась экстравертным чувствующим типом, его типологической противоположностью). Они никогда не появляются вместе и ходят слухи, что она совершенно необразованна и когда-то служила у него уборщицей.

Последним пришел гость, торопившийся из аэропорта. Он — инженер, кипящий новыми идеями и опьяненный будущими возможностями их реализации. Нереально, чтобы он сам воплотил их в жизнь, скорее он вдохновит других сделать это. За столом он с энтузиазмом рассказывает о новых планах путешествий, кажущихся хозяину сверхавантюрными, и быстро съедает свою пищу, даже не заметив ее.

Другие гости — это заметно — чувствуют себя неловко рядом с этим харизматическим молодым человеком. Он выглядит отрешенным от реальности мира, в котором они живут, но в то же самое время его идеи звучат интригующе и соблазнительно.

Одно место за столом пустует — место бедного молодого поэта. Он не пришел и даже не прислал объяснения, он просто забыл о вечеринке. Это тощий молодой человек с прекрасным овальным лицом и широкими мечтательными глазами.

Этим вечером он был полностью поглощен своей рукописью. В конце концов, побуждаемый чувством голода, он отправился в свой привычный дешевый ресторан. Так как у него напрочь отсутствует чувство времени и пространства, то он пришел поздно. (Полчаса у него ушло только на то, чтобы найти свои очки). Но его совсем не расстроило, что еда оказалась остывшей и невкусной. Он съел свое блюдо в полной рассеянности, то и дело поглядывая на газету, лежавшую рядом с тарелкой.

После ужина он отправился в неспешную прогулку под звездным небом, все еще не осознавая, что время довольно позднее, и что он забыл свой плащ в ресторане. Прогуливаясь, он вдруг безотчетно почувствовал вдохновение — о, музыка нового стихотворения — да, это будет сонет, наполненный метафизическим чудом. И радость переполнила его.

Также внезапно он вспомнил о приглашении на вечерний ужин и опечалился. Но теперь было уже слишком поздно. И эту ошибку или ляпсус, его непризнанное чувство отметило точно. Хотя интроверт боится жизненных требований, в нем также присутствует скрытая надменность смешанная с робостью.

Он думает: “Я пошлю этой даме свое стихотворение, это лучшее, что я могу для нее сделать”. Но действительно ли он так поступит, или же только подумает об этом? А если и пошлет, то поймет ли это хозяйка? Бедный поэт, комичный и гротескный в своей близорукости и постоянных невзгодах, — этот дурак, убегающий от общества со своей радостью и конфликтами — может быть он родил стихотворение всеобщего смысла и значения.

Разговор за ужином постепенно становится оживленным. Политика, театр, нашумевшие судебные случаи, книги и фильмы — все это обсуждается с энтузиазмом. Оба экстраверта, адвокатесса и предприниматель, вовлечены в горячий спор.

Профессор молчит. На больших вечеринках он чувствует себя неловко, — каким-то инертным, замедленным, — и, к тому же, он совершенно не рад всему этому надуманному окружению. В конце ужина, противу своему же собственному правилу, он вдруг нарушает молчание. О чем же он говорит? О своем хобби — о сонной болезни. Но, так как его чувствующая функция неразвита и инфантильна, то он не осознает ни реакции других гостей, ни своей собственной неуместности.

Собравшиеся реагируют на профессорский дискурс по-разному, каждый по-своему. Адвокатесса всегда любопытна к заслуживающим внимания идеям, особенно в области образования; предпринимателя больше всего интересует то, что профессор говорит о практическом применении своей работы; изысканного хозяина тошнит от описания болезни, и в его пищеварении происходит сбой.

Но самую сильную реакцию испытывает хозяйка. С самого начала она пыталась, но безуспешно, направить длинный профессорский монолог в другое русло. В конце концов, отчаявшись следовать ходу разговора, она сдалась. Не в силах уловить суть произносимого, она сочла разговор профессора до некоторой степени обидным. Ее счастливое лицо упало, ресницы отяжелели, и ей сделалось до смерти скучно. Только в конце вечера, показывая дом и детей жене предпринимателя, она вновь ощутила свою живую натуру, и счастливое расположение духа вернулось к ней.

Может быть, читателю покажется излишним, что к тексту моего исследования я прибавляю отдельную главу, посвященную определению понятий. Но долгий опыт убедил меня в том, что именно в психологических исследованиях даже самое бережное обращение с понятиями и выражениями не может быть чрезмерным, потому что именно в области психологии, как нигде, встречается величайшее разнообразие в определении понятий, которое нередко является поводом для самых упорных недоразумений. Эта неурядица происходит, по-видимому, не только оттого, что психология — наука еще молодая, но и оттого, что материал опыта, материал научного рассмотрения не может быть поднесен к глазам читателя в конкретном виде. Психолог-исследователь снова и снова чувствует себя вынужденным изображать наблюдаемую им действительность в пространных и опосредствующих, иносказательных описаниях. О прямой передаче может быть речь лишь постольку, поскольку сообщаются элементарные факты, доступные подсчету и измерению. Но многое ли в области действительной психологии человека переживается и наблюдается как факт, доступный счету и измерению? Такие фактические данные существуют, и я думаю, что, именно, моими работами об ассоциациях я доказал, что количественному измерению доступны и очень сложные психологические факты. Но тот, кто глубже проник в сущность психологии и предъявляет к психологии как науке более высокие требования, а именно, чтобы она не только влачила жалкое существование, ограниченное пределами естественно-научной методики, тот, наверное убедился в том, что экспериментальной методике никогда не удастся достаточно правильно подойти к сущности человеческой души или хотя бы набросать приблизительно верную картину сложных психических явлений.

Но как только мы покидаем область измеряемых фактических данных, так оказываемся вынуждены пользоваться понятиями, которые должны заменить нам меру и число. Та определенность, которую мера и число придают наблюденному факту, может быть заменена только определенностью понятия, его точностью. И вот распространенные в наше время психологические понятия страдают, — как это слишком хорошо известно каждому исследователю и работнику в этой области, — столь большой неопределенностью и многозначностью, что взаимное понимание становится почти невозможным. Стоит взять, хотя бы для примера, понятие “чувство” (Gefuhl) и постараться дать себе отчет в том, что только ни подразумевается под этим понятием, — и мы получим представление об изменчивости и многозначности психологических понятий. И все же это понятие выражает нечто характерное, такое, что хотя и недоступно измерению и исчислению, однако имеет уловимое существование. Нельзя просто отказаться от этого по примеру физиологической психологии Вундта, нельзя отвергнуть столь существенные и фундаментальные явления и поискать им замену элементарными фактами или же разложить их на таковые. От этого прямо-таки утрачивается одна из главных частей психологии.