А Ванюшка выжил, и у семилетнего Василия появился младший брат. В тридцатом во время коллективизации погибли отец и старший брат, и Василий стал старшим мужиком в доме, двенадцатилетним хозяином и работником. Чудом выжили в голодные годы. Мать Таисия да шестнадцатилетняя сестра Ульяна с помощью Василия вытянули, вынесли жизнь на своих плечах не без надрыва.

Потом Василия забрали на Финскую, домой не успел вернуться — началась война с Германией. А в сорок третьем и подросшего брата Ваньку забрали тоже. Загорелось, заболело сердце у Василия, куда ж такого мальца, пацана в эту бойню, да ещё в танковые войска, сгинет, пропадёт. И так семья ополовинена. Василий, выучившийся перед самой войной на шофёра, всю войну и прошоферил. И видел в этом фарт-удачу, всё надёжнее, чем пехота. Хотя пуля — дура, и снаряд не умней, но всё же ему везло, всего несколько раз легко зацепило — царапнуло. А Ваньку в танкисты, — на погибель.

Написал Василий сразу десять писем, по всем инстанциям, даже командарму. Чего только там не наплёл ради спасения брата: и что мать-старуха одна, ей будет спокойнее, коли они вместе, и про дух боевой не забыл, как он удвоится от встречи. Спас Ваньку, не успел тот сгореть в танке. А когда появился брат в части, понял Василий, что Ваньки-то давно уже нет, а есть бравый, под два метра росту богатырь-Иван.

— Вот ядрёна вошь, — выругался старшой, — они куда ж смотрели-то, ты как в танке умещался?.

Иван белозубо и счастливо рассмеялся:

— А в три погибели…

Вернулись братья домой только после окончания войны на Восточном фронте. Живые и здоровые, но от нормальной жизни отвыкшие, со вздёрнутыми нервами и стойкой привычкой каждый день остограмливаться.

Уже и младший в годы вошёл, а старшему давно пора жениться. Девок полно, в один год семьями и обзавелись. Материн домишко пополам поделили, дверь между комнатами запечатали, достроили по кухоньке, и живи — не хочу. Почти сыто и почти счастливо. Оба пошли шоферить. А жёны у того и другого оказались медички.

Иван быстро обзавёлся сыном, а у Василия это получилось только с третьей попытки, что не добавляло ни радости, ни ощущения полноты жизни.

Братья любили друг друга, но, обзаведясь семьями, стали ревниво друг на друга поглядывать. А как у вас? Не лучше ли, чем у нас? Вы диван купили, и мы купим. Вы сенцы пристроили, и мы начнём. А потом мать умерла, младшему чуть просторней стало, она у него ютилась, а уже двое детей при всей площади — комната, кухня да сенцы.

И тут старшей снохе Катерине на работе квартиру выделили, давно на очереди стояла. Радость, а не полная.

Во-первых, квартирка игрушечная, только что не на земле, а так, спаленка — кровать с шифоньером уместились, и котёнку хвоста не протянуть. И кухня — четыре метра квадратных, только что приготовить, а обедали всегда в зале. Но всё же: печи не топить, воду не таскать. И ещё одна забота — что со своим домишком делать? Жили бы одни, никакой заботы, продали и всё. А тут брат рядом, ему тесно. Вроде и отдать — несправедливо, и деньги взять — совестно.

Василий уже дарственную оформил, но вмешалась Катерина:

— Ты с ума сошёл, что у нас нужды нет? С какой стати мы должны быть такими добренькими? Мы и так всё им оставляем: и сарай, и баню вместе строили. А земли сколько ты в огород завёз, на полметра поднял. Ну, пусть немного, пусть в рассрочку, но не даром же.

Не согласился бы Василий, если бы Иван, науськанный со своей стороны Зинаидой, не начал первым трудный разговор:

— Дом-то был материн, мы её у себя всё время держали, тебя не стесняли. Теперь дай и нам вольготно пожить.

— А мне что же в материнском дому доли не было? — рассердился Василий.

Дарственную отдал, но поставил условие:

— С тебя триста рублей, чужим я бы дорого продал, а тебе за три сотни, можешь не сразу, но отдай…

Обрадованный таким решением вопроса и малостью суммы, Иван сразу согласился — по рукам ударили и дарственную, как положено, обмыли.

Но вечером Зинаида всё переиначила. Загнула фигу, повертела ею в воздухе:

— А вот этого он не видел — триста рублей… Щас, разбежались. Никого при вашем разговоре не было, что ты обещал, дурак, заплатить. Вот и разговора не было, а вот это есть, — она потрясла перед его носом бумагой со сладкими словами дарения, — так что пусть оближутся, всё по закону. Прошёл год. Катерина напомнила мужу:

— Ну, и на сколько ты Ивану рассрочку дал, холодильник надо купить, а денег нет.

Пошёл Василий спрашивать у брата. Тот мнётся. Разговор затеяли во дворе, но Зинаида, увидев Василия, носом учуяла — за деньгами пришёл. Вылетела, в чём была, руки в муке, ещё тот, растяпа, раскошелится.

— Что же ты брата в дом не зовёшь, нашли, где разговаривать, пироги у меня.

— Да я на минуточку, — отмахнулся Василий, — холодильник у нас полетел, мучаемся, не частный дом, погреба нет. Пришёл про долг напомнить.

— Какой долг? — удивилась Зинаида.

— За дом. Что, тебе Иван не рассказал? — в свою очередь опешил Василий.

— Ну, почему ж, рассказал, какое ты доброе дело сделал, и дарственную показал, она у нас в особом месте хранится. А долг-то какой?

— Дак мы ж договорились… — начал было Василий, но взглянул на меньшого и всё понял. — А-а-а, идите вы.

Повернулся и домой. Только у Катерины не отвертишься. Сам бы он плюнул и всё. Катерина настояла, вечером пошли вдвоём выяснять отношения. Выяснили, на всю оставшуюся жизнь. Больше друг к другу ни ногой — двадцать лет. Даже к сестре Ульяне в гости на дни рождения и то порознь ходили. Если один сегодня, то другой обязательно назавтра. Словно им друг при друге тошно.

— Да вы посдурели оба, — горюет сестра, а сделать ничего не может, — подкаблучники, бабы вас развели.

И Ваньку уговаривала:

— Отдай, не обеднеешь, неужели брата терять, он тебя в войну под крылом держал, от погибели спас.

И Василия умоляла:

— Да наплюй ты на эти деньги, не дороже брата они, обойдётесь. Моя же доля тоже в мамином дому была, я ж ничё не прошу.

У братьев на этот счёт своё мнение. Для мира не было причин.

Через несколько лет поднялись на месте материнской избушки хоромы. Дом светлый, просторный, высокий, не чета Васильевой кладовке. Опять соль на рану. Иван и Зинаида и на работу, и на деньги оба хваткие, от них ничего не убежит.

— Моя Зинаида, если не украдёт, дня не проживёт, — хвалился Иван.

Зинаида и вправду мимо рук ничего не пропускала. Участок при доме неважный — болотистый. Огород держать можно, а ягода-кустарник не растёт. Ходили летом в питомник за малиной-смородиной. Недорого — только сам собирай. Она и тут умудрялась хоть литр, да даром утащить, под кофтой припрятать. Эта-то, ворованная, она и есть самая сладкая. Так и наэкономили на дворец. Вот тут волна обиды вконец захлестнула Катерину, а где Катерину, там и Василия.

— Мы тут до старости ютиться будем, — кричала Катерина мужу, — сыну кровать некуда поставить, а у них там.

Она в гневе и докричать не могла, чего это такого уж у них там. Ну, дом, ну, большой, в три комнаты, кухонька да прихожая. Вот и все хоромы. А дети уже повырастали, сын из армии пришёл, женился. Не так уж и жируют.

Наталья Николаевна вспоминала своих дядек, теперь уж никого не было в живых, и ужасалась. Что можно с собой сделать, как можно не по-людски братьям прожить — врагами, а ведь могло быть всё иначе.

Неправильно жил… Она присматривалась к Евгению Борисовичу, к Василию Фёдоровичу, к молчаливому Анатолию — тёзке мужа. И то в одном, то в другом всплывали вдруг знакомые черты.

— Может, и они, может, и у них так же? — думала она.

Запойный врач Сергей напоминал ей дядькиного сына. И все они за всё отвечают. За родителей, за свою неправильную жизнь.

Потом Иван заболел тяжко, не просто, видно, виноватым жить. Перед братом, который тебе в войну жизнь подарил.

Водочка в болезни тоже не последнюю роль сыграла. Вот и умирал теперь в своём большом дому совсем нестарым человеком. Катерины уже не было, она ещё раньше, не дожив до пятидесяти, улетела, но братьев это не помирило.