— Это еще не слишком дорого, но все-таки. Машину вести сможете, или вам такси вызвать?
— Смогу, а то потом завтра ее забирать.
— Возьмите талон, чтобы не платить за стоянку, вам положено. Через десять дней приезжайте прямо с утра, — сестра передает конверт с копиями всех бумаг, что я подписала.
Я забираюсь в машину, захлопываю дверцу и только теперь осознаю, насколько устала и вымоталась, но, по крайней мере, здесь я на своей территории, почти дома. Может, и стоило вернуться домой на такси. Два раза набираю неверный код на противоугонном замке, и он раздраженно на меня пищит. Если ошибусь и в третий раз, то он заблокируется, и тогда придется звонить в компанию и долго с ними объясняться. Концентрирую все свое внимание на маленьких кнопочках и заношу уже руку, но вдруг осознаю, что собираюсь в третий раз набрать код от домашней сигнализации. Черт, нельзя же так. Но последняя попытка оказывается успешной. Как только завожу двигатель, телефон в машине приниматся отчаянно трезвонить.
— Ты куда подевалась?
— Выезжаю из Петах Тиквы.
— Вы что, всем миром свою акцию за волосы наверх тащите, как Мюнхаузен?
— А что такое?
— Так ты не знаешь, что акция при открытии в Нью-Йорке грохнулась на девять процентов?
— Какая акция?
— Да ваша, конечно! Слушай, ты где?
— На стоянке у «Шнайдера».
Молчит, видимо, не знает, как реагировать.
— Ладно, дома поговорим, — дает отбой.
* * *
— Я для тебя совсем ничего не значу? — услышав звук включающейся сигнализации, Меир открывает дверь и встречает меня у порога. Он видит у меня в руке пакет с эмблемой больницы и все понимает. — Я думал провести этот день с тобой.
— Можешь провести со мной всю неделю, у меня отмазка от работы.
— Мне хотелось провести его только с тобой. Вдвоем.
— Успеешь еще потрахаться…
Смотрит на меня хмуро.
— Ты, что, совсем с катушек слетела, шуток не понимаешь? — уходит через гостиную в сад.
Черт! Черт побери… Ну от какой балды я бросила эту фразу? Хорошо хоть, тихо в доме, не видно ни детей, ни кошек. Никакими клещами теперь не вытащить эту занозу. Меир мне никогда не простит такой грубости. Бросаю все на пол и бегу вслед за ним — сидит, уронив голову на руки, и пыхтит, как разъяренный кот.
— Меир, прости, ну, дура…
— Извини, — бормочет скороговоркой, — но сегодня я с тобой разговаривать не буду, — и уходит наверх.
Пока домой ехала, живот от голода подводило, думала, что способна полхолодильника опустошить, а теперь, кроме чая, ничего не могу в себя впихнуть. Идиотка просто. Он ведь эти три месяца меня уговаривал, хотел показать, что ничего не изменилось. Шутил все время, что знает совершенно безопасный способ: надеть два презерватива и намазать между ними горчицей — и защита двойная, и индикация прекрасная — если порвется, то кто-нибудь сразу заорет. Я избегала разговоров о донорстве, не хотела попусту спорить, даже телефон выключила, потому что боялась — отговорит. Да и он тоже приберегал все на самый последний момент. Как чувствовала — не дала ему этим моментом воспользоваться. Кто меня только за язык тянул, такую гадость ему сказать.
Вставать утром не хочется — не знаю, как Меиру на глаза показаться. Накануне не нашла ничего лучше, чем выхлестать залпом полбокала коньяку на пустой желудок и упасть, как убитая. Мозги совсем набекрень, не подумала даже, что алкоголя мне следует избегать. И вообще, надо последить за собой, на работе в сердцах бросишь что-нибудь — проглотят, не скажут ничего, но обиду затаят. Прислушиваюсь к тому, что происходит внизу и во дворе. Тихо как-то для половины одиннадцатого. Заставляю себя встать и спуститься по лестнице. Нахожу записку от Меира, что он повел девочек в водный парк. Тоже, похоже, оттягивает встречу.
Бросаю на сковородку ветчину, разбиваю пару яиц и варю себе большую чашку кофе. На запах мгновенно возникают Белка с Кляксой и заводят обычный ритуал. Ну нет, от меня им ветчины не достанется. По опыту знаю, что лучше ее идет только свежеоткрытый тунец, и вываливаю им на растерзание всю банку. Ритуал, однако, продолжается: звери сидят чинно, на добычу не бросаются, знают, что уже никуда не денется. Обе бестии, черная и белая, ждут, чтобы их погладили, прежде чем приступить к трапезе. Провожу кончиками пальцев по головам у основания ушей — тыкают мордами, урчат, суют башку в ладонь. Треплю легонько по загривку, потом веду рукой по хребту до кончика хвоста. Получив порцию ласки, звери отправляются уничтожать рыбу — как раз в тот момент, когда сковорода начинает громко шкворчать.
Мааян с Даной в последнее время переняли кошачьи повадки и тоже не начинают есть, пока я их по голове не поглажу. Смешные ужасно.
Внезапно кусок застревает у меня в горле — ведь девчонки не просто так себя ведут. Им отчаянно не хватает моей ласки, прикосновений, которых я старалась избегать в последние три месяца. Конечно, они не догадываются о причинах, но почувствовали во мне перемену и отреагировали по-своему, копируя кошачье поведение, чтобы привлечь внимание. С тех пор, как разразился этот нелепый скандал в больнице, я поставила барьер между собой и окружающим миром, стенку воздвигла. Никому, даже собственному мужу, несмотря на все его усилия, не было прохода вовнутрь.
До меня пытались достучаться, вернуть к прежней жизни, но я сама упорно отторгала все попытки — свернулась в клубок, как ежик, втянулась в хрупкую скорлупу, как улитка. В своих собственных глазах я была одновременно и беззащитной жертвой, и непризнанным героем. Подспудно мне хотелось, чтобы меня одновременно жалели и восторгались моей самоотверженностью. Но вместе с тем во мне поселились сомнение и страх: сомнение, смогу ли я пойти до конца, и страх, как перед заражением вирусом, так и перед процедурой изъятия моих клеток из крови.
Подарите мне жизнь…
Ужасный момент осознания собственной глупости и неправоты, ненужного и бесполезного упорства и упрямства, противопоставления себя всему миру, начиная с самых близких людей. «Да не кутайся ты в свои сатиновые нарукавники!» — воочию представляю, как Меир произносит эту фразу, которую я сама только что придумала, и гладит меня по голове. Мне так хочется, чтобы он погладил меня по голове, по всему телу. Я так хочу его…
Вспоминаю вчерашний вечер, свое появление на пороге, и идиотскую фразу, которую, не подумав, бросила ему в лицо. Я привыкла считать себя не такой, как все, а оказалось, что веду себя не лучше, чем обычная истеричная дамочка.
Включаю мобильник, который я заглушила сутки назад, кладу его на стол, и отправляюсь на кухню засунуть в машину посуду. За спиной начинают раздаваться трели входящих сообщений. Боже, сколько?! Им, кажется не будет конца. Мужик мой, по опыту знаю, больше одного не оставит, ему ничего не стоит доказать, что единица и несчетное множество — это, по сути, одно и тоже. Он что-то вчера про нью-йоркский обвал говорил? А от меня-то что надо? Мне до Нью-Йорка, как до луны. Так и есть: начальник телефон оборвал, все сотрудники отметились, да еще знакомых и незнакомых десятка три наберется. Шкурой чую, что накрылся не только сегодняшний выходной, но и вся последующая неделя.
— Привет, это я, — делать нечего, приходится звонить начальнику.
— О! Пропащая, а мы уже в Интерпол обращаться собирались. Ты куда делась-то?
Не многие из сотрудников знают, что шутки моего начальника надо воспринимать довольно серьезно.
— В больнице была, в Шнайдере.
Молчание на том конце: больница в нашем государстве — это святое.
— С детьми случилось что?
— Ничего особенного, просто я подхожу донором для Иланиной дочери.
Снова длинная пауза: после шумихи в прессе на всю страну порог народной чувствительности ко всей этой истории понизился до нуля — каждый считает своим долгом громко и публично посочувствовать. Вообще-то, народ у нас добрый, отзывчивый, можно сказать, народ, только если за рулем не сидит, или на праздники в очереди в аэропорту не стоит.
