Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Двадцать миллионов долларов: много это или мало?

Для кого-то, например, для хрестоматийного чистильщика сапог, двадцать миллионов – немыслимое богатство.

А для барона Ротшильда остаться с крохами, какими-то жалкими двадцатью миллионами в кармане, – означало бы разориться дотла. Ротшильд от такого афронта, чего доброго, умом бы тронулся да с моста Ватерлоо сиганул бы в Темзу.

Я не был Ротшильдом.

Не был я никогда и чистильщиком сапог.

Я был… Впрочем, обо всем по порядку.

Я всегда мечтал разбогатеть. Только случая не представлялось. Долго не представлялось. Пока…

Да-да, так бывает, случай представился.

Все мы живем, окруженные случаями или, вернее, возможностями. Эта тривиальная аксиома известна всем. Тем не менее, каждый день мы проходим мимо возможностей, способных в корне изменить нашу жизнь, не замечая их и обреченно думая, что родились под несчастливой звездой.

Повторяю, мне случай представился. И я его не упустил: я стал богачом, завладев двадцатью миллионами долларов. Но для этого мне пришлось убить человека.

Об убийстве не знала ни одна живая душа. Впрочем, вру: один человек знал. Понятно, что я имею в виду того, кого убил. И душа которого ныне пребывает на небесах. Или – в Аду. Последнее, на мой взгляд, более вероятно, поскольку покойник был негодяем.

Впрочем, в Аду или не в Аду, – это всего лишь догадка, ибо нам, живым, не дано знать, где содержатся души умерших негодяев.

Мне почему-то кажется, что они вообще не попадают ни к ангелам, ни к чертям, а веками торчат где-то посередине и, изнывая от тоски, ждут, когда у Главного Распорядителя выдастся свободная минутка и Он их куда-нибудь пристроит.

А Главный Распорядитель все время занят. Да и торопиться Он не любит. Ибо знает, что неизвестность – страшное наказание. Хуже – только полнейшая определенность, то есть неизбежность.

Надо заметить, что негодяй, которого мне посчастливилось укокошить, помимо традиционного набора отрицательных черт, таких как коварство, бесчестность, зависть и отсутствие чувства благодарности, обладал еще и отталкивающей внешностью: он был тщедушен, плешив и горбат.

Последнее прямо указывает на то, что альтернативы у него не было: горбатого, как известно, исправляет могила. Я лишь помог ему. И смерть, по моему глубочайшему убеждению, пошла ему на пользу.

Умерший был настолько омерзителен, что я отказываю ему в праве на имя. Имя, отчество и фамилия – это для других. Данный субъект достоин лишь клички.

Я не называю его еще и потому, что не хочу коверкать жизнь его детям, которые, несмотря на то, что в их жилах течет кровь негодяя, имеют шанс – чем черт не шутит – стать порядочными людьми.

Повторяю, покойный имел отталкивающую внешность. И был дурным человеком. Это как бы снимает с меня часть вины, делая ее не столь уж тяжкой.

Согласитесь, было бы куда печальнее, если бы я отправил к праотцам не горбатого негодяя, по которому давно плакала веревка, а целомудренную отроковицу, например, победительницу регионального конкурса красоты, или юношу, только-только получившего аттестат зрелости и бойкими глазами вглядывающегося в лучезарное завтра.

Теперь несколько слов об обстоятельствах, подробностях и особенностях того ужасного и в то же время такого счастливого для меня дня.

Начну с того, что убил я негодяя (в дальнейшем для удобства буду называть его Гаденышем) как-то странно, можно даже сказать, по-дурацки.

Да и шел-то я к нему не за тем, чтобы убивать: не было у меня такого намерения.

Мой визит изначально носил исключительно мирный характер, правда, с сильным привкусом меркантильности: мне нужно было каким-то образом вышибить из Гаденыша свой кровный миллион.

Гаденыш проживал в старинном двухэтажном доме, притаившемся в тихом замоскворецком переулке. Охраны не было…

Принял он меня в кабинете. Мой бывший партнер стоял у камина, скрестив руки на груди, как Наполеон, к которому на аудиенцию набился ничтожнейший вестфальский королек.

Над плешивой головой своего визави я увидел картину, на которой Гаденыш был изображен верхом на могучем першероне. Из ноздрей першерона вырывались языки пламени. Ничего не скажешь, вид у него был величественный. Разумеется, я имею в виду першерона.

Человек и лошадь прихотливой волей живописца были развернуты анфас, и две пары страшных глаз, всадника и животного, в упор глядели на зрителя.

Фоном служило абсолютно черное поле. Художник превосходно владел своим ремеслом: ему удалось вложить в фигуры человека и лошади столько свирепой динамики, что, казалось, еще мгновение и всадник на огнедышащей кобыле вырвется из мрачной картины и очертя голову понесется на гипотетического противника.

В кабинете было очень много книг. Они заполняли полки и стеллажи, лежали на письменном столе, на журнальном столике и даже на стульях.

Гаденыш всегда был большим книгочеем. Предпочитая всем остальным книгам энциклопедические словари, толстенные монографии и статистические справочники – предметы, как известно, увесистые и массивные.

– Нуте-с, – сказал он, – с чем припожаловали, господин хороший?

Сказал и издевательски усмехнулся.

Я вежливо, но твердо предложил хозяину кабинета вернуть мне деньги. Ответом был хохот. Смеялся Гаденыш не меньше минуты.

Сдерживая себя, я повторил просьбу.

И тогда Гаденыш показал мне кукиш.

Этого ему делать не стоило: это был явный перебор. Кукиш меня так разозлил, что я не сдержался и в ажитации огрел Гаденыша по голове тем, что подвернулось под руку. Было бы полено – огрел поленом. Была бы бейсбольная бита, огрел бы бейсбольной битой.

Но у меня под рукой оказались только книги. Я схватил фолиант потяжелее, это был сорок четвертый том Большой советской энциклопедии издания 1955 года под редакцией академика Бориса Алексеевича Введенского, размахнулся и… Короче, этим томом я его и огрел.

Ну, огрел и огрел. С кем не бывает. Должен заметить, что огрел я его с превеликим удовольствием, можно сказать, от души. И никак не ожидал, что Гаденыш от такого удара загнется. Словно огрел я его не обыкновенной книгой, пусть и тяжелой, а бронзовым канделябром или палицей.

Вообще-то я думал, что мой бывший друг окажется более живучим. Ведь живучесть в природе негодяев.

Я сказал, что об убийстве знал лишь один человек и этим человеком был сам убитый. Это правда. Гаденыш осознал, что его убивают, раньше, чем это понял его невольный убийца. Он понял это за мгновение до смерти, когда увидел над своей головой карающую десницу. Но этим непродолжительным знанием он ни с кем поделиться не успел.

Теперь ненадолго вернемся в начало девяностых, когда все живое ринулось в бизнес. Я имел глупость по неопытности вляпаться в некрасивую историю.

Но некрасивой она стала под конец. Вначале все было прекрасно.

К истории этой, помимо меня, были причастны редкие металлы, пресловутая «красная ртуть», какие-то сомнительные ветераны из Прибалтики и вышеупомянутый горбун, который в те поры был моим ближайшим другом и партнером.