…Как-то среди ночи меня растолкал и согнал с постели Поскребышев:

– Оденьтесь, – он бросил на кровать мундир без знаков различия, – оденьтесь, как все, по-человечески, а то ходите, черт знает, в чем. И про носки не забудьте…

Я повертел в руках обмундирование:

– Спасибо. Я уж как-нибудь своим обойдусь. И вообще, какого черта?.. Вы знаете, который сейчас час?

– Товарищ Сталин работает и по ночам.

– Да, и другим спать не дает. А днем дрыхнет.

– Одевайтесь, одевайтесь, – засопел Поскребышев, – все равно ведь придется идти.

Войдя в кабинет, я с удивлением заметил, что, несмотря на ночной час, вождь щурился от яркого света: пронзив складки бархатного занавеса, сверкающий, как золотой клинок, солнечный луч, обретя урезанную свободу, бил прямо в кошачьи глаза Отца всех времен и народов.

Сталин в кабинете обретался не один. Очень даже не один. По обеим сторонам стола в напряженных, как перед кинокамерой, позах разместились… Ага, вот и пополнение! Тут и маленький сморщенный Микоян, и козлинобородый Калинин, и безликий Молотов и еще много-много всяких иных официальных лиц в штатских костюмах и в военных и полувоенных мундирах.

Это что ж такое?.. Сталинское политбюро в полном составе? Я уже и подзабыл, когда это оно мне приснилось?..

И вообще, снились ли мне когда-либо все эти рожи? Убей, не помню…

Рядом со сталинским рабочим столом стояли и миролюбиво беседовали Лазарь Моисеевич Каганович, Никита Сергеевич Хрущев и Лаврентий Павлович Берия.

Поскребышев подвел меня к ним и отошел в сторону.

В дальнем углу кабинета, под столиком с пожелтевшими от времени газетами, валялся труп Василия Константиновича Блюхера.

Знаменитый маршал лежал на спине. Его слегка раздвинутые, вытянутые ноги были плотно закованы в зеркально-черные краги. Большие крестьянские руки раскинулись в стороны.

Если бы не пулевая дырка во лбу героя Гражданской, то можно было подумать, что маршал прилег отдохнуть после сытного обеда: столько было в его театральной позе скрытого достоинства и величавого покоя.

В моей растревоженной за последнее время голове возникло нелепое ощущение, что в трупе непостижимым образом сохраняются таинственные остатки жизни и ему нравится лежать вот так – раскинув руки и вытянув ноги.

В другом углу – у кадки с засохшей пальмой – замерла атлетически сложенная женщина, одетая на манер довоенных комсомолок.

Под напором устрашающих прелестей трещала штопаная синяя кофточка, серая юбка с трудом обхватывала могучий зад. На мускулистых ногах женщины – грубые ботинки, каждый размером с дредноут среднего класса. На голове – линялая красная косынка. В правой – руке весло. На косынке надпись: «Брунгильда». Тусклые глаза богатырши уныло ласкали полную фигуру Берии.

Зазвонил телефон. Сталин снял трубку:

– Здравствуйте, Владимир Ильич!

Я почувствовал, что у меня в животе что-то оторвалось.

Сталин понизил голос и углубился в разговор.

На нас внезапно обрушился нарастающий грохот копыт, дальняя стена раздалась, и в кабинет ворвался всадник на лохматой кобыле.

Всадник тяжело спрыгнул с лошади и угодил прямо Кагановичу на ногу. Лазарь Моисеевич коротко взвыл и с перекошенным от боли лицом принялся скакать на одной ноге, силясь поймать другую короткими мощными руками.

Мне припомнились рассказы о Саболыче и его экспериментах с неправильной ногой.

Я засмеялся.

– Ворошилов, – как бы ставя диагноз, произнес Хрущев.

Не замечая иронии, наездник достал платок и вытер им запыленное, потное лицо.

– Моим именем назван город! Луганск стал Ворошиловградом! – звонко отрапортовал он, тяжело дыша и победоносно оглядывая друзей. Видно, он надеялся, что соратники по партии, все как один, бросятся поздравлять его и разделят с ним радость по поводу столь знаменательного события. И вообще воодушевятся!

– Конечно, ты герой, Ефремыч, кто спорит? – поспешил воскликнуть Никита Сергеевич. – Отмахать в один присест на этой кляче столько верст! Это, брат, не каждый смог бы. Я тебя, Ефремыч, правильно понял, ты приехал прямо из Луганска? И сразу к нам? Представляете, друзья, какой Клим молодец, скакал без сна, без отдыха! Мчался к нам в Москву и день, и ночь, и день, и ночь. И все на кобыле, и на кобыле…

– А ты, что, хотел, чтобы я скакал без кобылы?.. – начиная понимать, что над ним смеются, возвысил голос Ворошилов.

– Э-э, – с ненавистью глядя на Ворошилова, проворчал Берия: в его честь городов не называли. – Вот скажи-ка нам лучше ты, Лазарь, – Берия вдруг резко повернулся к Кагановичу, – скажи нам, Лазарь, ты ведь знаешь, есть такой город, называется Барановичи?

– Ну, знаю…

– Так вот, говорили мне, что по примеру этих Барановичей один город переименовали и назвали твоим именем, и теперь он называется город Кагановичи? Ведь, правда? И город, наверно, хороший?

– Ну, конечно, правда, – скромничая и одновременно гордясь, сказал Лазарь Моисеевич, – и решение ЦК было… И город хороший, зелени много, и вообще… Как ты мог забыть, Лаврентий, мы ведь вместе подписывали Постановление ЦК? – уже недоверчиво спросил он: от этого мингрела можно было ждать чего угодно.

– Так, значит… Так и будем теперь знать – город Кагановичи, – размеренно продолжал Лаврентий Павлович, – а объясни нам, Лазарь Моисеевич, в этом твоем хорошем зеленом городе будут жить теперь… – Берия сделал паузу.

– Ну?.. Что – будут жить теперь?.. – слегка раздражаясь, переспросил Каганович.

– …будут жить теперь… – Лаврентий Павлович, ликуя, мелко захихикал, – будут жить теперь, что, одни только… кагановичи?..

– И вовсе это не смешно, Лаврентий! – обиделся Лазарь Моисеевич. – Я, это известно всем, интернационалист. Национальность для меня вторична! Для меня главное – это верность коммунистической партии, а вот твои антисемитские настроения тебе же самому могут выйти боком. И как товарищ по партии советую тебе – внимательно изучи свою родословную. Внимательно! Ты ведь кто? Мингрел? Так? Так. А мингрелы, это тоже известно всем, горские или горные, это уж как кому нравится, евреи! Значит ты, Лаврентий, самый настоящий еврей, только горский, зачем-то спустившийся с гор и в силу неблагоприятно сложившихся для тебя обстоятельств временно проживающий на равнине. Да ты не переживай – тебе же лучше, сейчас быть евреем куда удобней, чем лицом кавказской национальности. Да и выехать сможешь! Если у тебя здесь не сложится, можешь хоть завтра драпануть в Германию или Израиль. Дурак ты, счастья своего не понимаешь!