Раненые ругались.

- Разве не видят стервятники, что это санитарный теплоход?

- Гады проклятые! Ни дна им, ни покрышки!

- Звери!..

Очередная серия бомб легла справа по борту, но. к счастью, ни одна не взорвалась. Группа самолетов ушла. Ее место заняла другая. Растянувшись друг за Другом, самолеты начали пикировать на теплоход. Снаряды и бомбы рвались повсюду. На палубе творилось что-то невероятное: шум, крик, стоны. Вспыхнул пожар.

Часть команды теплохода тушила огонь, другая занималась ранеными.

От взрыва бомбы у самого борта образовалась большая пробоина. В трюм хлынула вода, ее не успевали откачивать насосами. Команда бросилась задраивать пробоины, но безуспешно. Теплоходу угрожала опасность. Раненые, способные передвигаться, сходили вниз, отыскивали спасательные средства и прыгали в воду. Кобылецкий этого сделать не мог, он лежал без движения и ожидал помощи...

Один мессершмитт вышел из пикирования так низко, что чуть не врезался в палубу. Гибели он, однако, не избежал - попал под обстрел зенитной артиллерии, взорвался и упал на берегу Волги.

Но за самолетами редко кто наблюдал, разве только те, которые вынужденно лежали на спине. Остальные спасались, кто как мог. Положение на теплоходе ухудшалось: пламя все больше распространялось по палубе. Языки огня начали подбираться и к Кобылецкому. Дым ел глаза, лицо обжигало жаром.

Так глупо погибать не хотелось, и летчик решил любым путем спуститься вниз, а там выброситься в воду. Левой рукой он с трудом достал из-под головы носовой платок, в котором были завязаны документы, ордена, бритва. Зубами развязал узел, взял бритву и распорол бинты на руках и ногах.

Теперь надо было спуститься вниз. Упираясь левой коленкой в пол и цепляясь руками за что попало, Кобылецкий пробирался к лестничному проходу. Но здесь спуститься было нельзя: ступеньки горели. Летчик увидел диван у окна и, собрав все свои силы, поднялся на него, чтобы выброситься вниз.

От пылающей доски, упавшей откуда-то сверху, загорелись обшивка дивана и одежда на Кобылецком. Падая в проем окна, разбил голову. От боли потерял сознание. Пришел в себя от того, что на теплоходе взорвался паровой котел.

Летчику оставалось сделать последний рывок, чтобы через борт вывалиться в Волгу. Горящий и полузатопленный теплоход уже накренился; еще несколько минут, и он пойдет ко дну. Медлить было нельзя, и Кобылецкий, перекатываясь с боку на бок, достиг борта. Оттолкнувшись, полетел вниз головой.

Вода несколько освежила его. Было два выхода: утонуть или плыть во что бы то ни стало. Но как в таком состоянии доплыть до берега? И Кобылецкий, держа в зубах узелок с орденами и документами, лег на спину и поплыл, работая одной рукой и ногой. Волны почти не было, поэтому Иван с трудом, но все-таки держался на поверхности.

Вскоре под руку попалась довольно широкая доска. Кобылецкий лег на нее, устроился поудобнее, направляя по течению к берегу.

Однако такое путешествие продолжалось недолго. Налетевшие истребители противника начали охотиться за спасающимися. Вот справа от Кобылецкого поднялся ряд фонтанчиков от снарядов. Летчик отпустил доску и нырнул под воду. Вынырнув, осмотрелся и опять скрылся под водой, потому что пикировал еще один мессер. Так продолжалось несколько раз. Но вот снаряд разорвался совсем рядом с Кобылецким. Доска разлетелась в щепки, и сам он, как приглушенная рыбина, пошел ко дну. Что случилось с ним, он не мог сообразить, но твердо знал, что надо всплыть. Помогла прежняя спортивная закалка - всплыл. А узелок с орденами и документами пошел ко дну...

Силы, казалось, совсем иссякли, но желание победить смерть заставляло держаться на поверхности. И он держался до тех пор, пока не ощутил руками берег. Это было спасение.

Неподалеку от воды сидел раненый пехотинец. Он безуспешно пытался разорвать рубашку, чтобы забинтовать раздробленную ногу.

- Зубами рви по шву, - посоветовал ему Кобылецкий.

Боец приподнял голову, как бы удивляясь, кто ему подсказывает, затем благодарно кивнул летчику.

- Рви, рви, - подсказывал Иван. - Вот так. Теперь скручивай и вяжи выше колена.

Сделав перевязку, боец обессиленно откинулся на спину. К берегу причаливала лодка. На веслах сидел пожилой мужчина с широкой бородой. Греб он быстро и уверенно. В лодке находилась и медсестра.

- Эх, ребятки, - вздохнул старик, - и сколько еще таких, как вы, по всему берегу разбросано...

- А что, папаша, много уже подобрали? - спросил Кобылецкий.

- Вы будете сто двадцать четвертый, солдат - сто двадцать пятый.

- И все живы?

Старик ответил уклончиво:

- Многие еще плавают. Давай-ка, дочка, бинтуй, делай, что положено, и поплывем дальше.

Летчику и пехотинцу оказали первую помощь. Затем их перенесли в лодку. Дед оттолкнулся от берега и поплыл по течению.

Из Средней Ахтубы, где И. И. Кобылецкий пролежал несколько дней, его направили в Саратов.

- Чем и как лечили, - заканчивая рассказ, проговорил капитан, - это для вас неинтересно. Важно, что врачи склеили, сшили меня, за что им великое спасибо, и теперь, как видите, я опять воин, опять человек.

Храбрый воин и настоящий человек, - хотелось сказать Ивану Ивановичу, но, зная его скромность, я воздержался от такой оценки, тем более что он был старше меня по званию.

Еще в самом начале второй половины июня сорок третьего года по радио промелькнуло коротенькое сообщение о том, что на одном из участков советско-германского фронта в составе наших военно-воздушных сил сражается эскадрилья истребительной авиации Нормандия, состоящая из летчиков-французов. За последние дни, передавало радио, шесть летчиков этой эскадрильи в групповых воздушных боях сбили три самолета Фокке-Вульф-190.

Теперь, после Понырей и Прохоровки, в полк откуда-то дошла весть, что французы воюют где-то по соседству с нами. Однажды, воспользовавшись приездом заместителя командира дивизии полковника Крупинина, мы завели на эту тему разговор. Время клонилось к вечеру, и офицеры, окружив полковника в редких зарослях ольховника, неподалеку от самолетной стоянки, осаждали его вопросами.

- Правда ли, товарищ полковник, - спросил Саша Денисов, - что французская эскадрилья здорово бьет немцев?

- Вижу, газет вы за последнее время не читали. Придется замполиту вашему сказать.

- А что?

- Да то, что в Правде от третьего июля опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении офицерского состава французских летчиков нашими орденами.

- Расскажите о них.

- Хоть бы сесть, что ли, пригласили, - чиркнув зажигалкой, сказал наш собеседник.

Мы сели на припорошенный пыльцой и мелким листобоем травяной ковер.

- Да, хлопцы, - начал полковник, - есть такая эскадрилья. Создана она была в конце прошлого года по соглашению между Советским правительством и Французским Национальным Комитетом. Французы прилетели к нам из Алжира через Иран, чтобы в нашем небе бить врагов, оккупировавших их родину.

Слова рассказчика напомнили нам тот случай, когда бортовой стрелок ефрейтор Шорнштейн, взятый в плен 2 июня, заявил: Я... прибыл из Франции. Таких шорнштейнов, наверное, была не одна сотня во Франции. И не с доброй миссией. Сколько мирных французских городов и сел бомбили фашисты с воздуха, сколько горя причинили они французским людям, потомкам парижских коммунаров. Нет, не зря, совсем не зря прилетела Нормандия к нам...

- Ну так вот... - продолжал Крупинин, - выбрали они самолеты, которые им понравились, - Яковлевы, и начали воевать. Сначала были под Калугой, потом перелетели сюда, под Курск.

- И много их? - поинтересовался кто-то.

- Четырнадцать было. Четырнадцать летчиков, - ответил полковник, подчеркнув слово было. - Командовал эскадрильей майор Жан Луи Тюлян.

- Я говорил, что Жан! - обрадованно воскликнул Николай Крючков.

- Погоди, Коля, - недовольно махнул рукой Крупинин. - Недавно, семнадцатого июля, не возвратился с задания командир Нормандии - майор Тюлян... Теперь эскадрильей командует капитан Альберт Литольф. Здорово воюют ребята. Немцев бьют почем зря.