Марат замолчал и устремил взор на тлеющие угли камина. Потом перевел его на меня. Он смотрел долго и пытливо, словно желая проникнуть мне в душу…
— Скажи, как ты думаешь, сколько мне лет?
— О, учитель!..
— Мне сорок шесть лет. Точнее, через четыре месяца будет сорок семь.
— Но вы выглядите гораздо моложе, учитель!..
— Не льсти мне, я этого не люблю. Я знаю, что выгляжу гораздо старше. Да и как может быть иначе? Я пережил столько, что хватило бы на три жизни. И иногда мне кажется, что я действительно уже не первый раз живу на этой грешной земле…
Посмотри на мой лоб. Ты видишь справа бледный шрам? Сейчас он едва заметен. Это след раны, которую я получил в детстве, прыгнув со второго этажа нашего дома. Таким способом я выразил свой протест против несправедливого наказания, наложенного на меня отцом… Да, сейчас этот шрам едва заметен, рана зарубцевалась и почти не оставила следа… Другая рана, в сердце, не зарубцуется никогда! Напротив, жизнь бередит ее и растравляет, она кровоточит все сильнее с каждым годом, и именно от нее я, вероятно, умру в конце концов…
Не делай такого страдальческого лица. Поверь мне, лучше умереть от раны в сердце, чем от нечистой совести. Моя-то совесть чиста, и это делает меня всесильным владыкой и богачом. Не удивляйся: я обладаю большими богатствами, нежели короли и принцы, владетели роскошных замков и сундуков, набитых золотом.
Ты обращал внимание на девиз, который стоит после заголовка на каждом номере моей газеты?
— Да, учитель.
— Тогда назови его.
— Vitam impendere vero, учитель.
— Что означает в переводе…
— …«посвяти жизнь правде».
— Молодец. Ты наблюдателен и начитан, ты знаешь латынь и помнишь старый девиз Жан-Жака, заимствованный им у Ювенала. Но знаешь ли ты, что такое правда? Не смущайся, ответ на этот вопрос не так уж прост. Современные софисты скажут тебе, пожалуй, что правду можно понимать по-разному, так же как добро или зло. У бедняка, скажут они, правда одна, у богача — другая. Это, однако, верно лишь при поверхностном взгляде. Действительно, угнетенный и угнетатель понимают правду по-разному. И все же она одна. И критерий ее — интересы большинства. Истинно и справедливо только то, что отвечает благу многих людей, благу народа. Жалкая кучка тиранов не может претендовать на господство в обществе, ибо это противоречит интересам подавляющей части членов общества. Великий Руссо прекрасно показал, как жадные и жестокие нарушили общественный договор, ликвидировали естественное равенство людей и захватили то, что ранее принадлежало всем. Они растоптали правду, изуродовали, распяли ее. Но правду убить нельзя. Ее можно искалечить, но не убить. Она продолжает жить под самым тягчайшим игом, в ярме рабства, в безмолвии темницы, на плахе под топором палача. И рано или поздно она разорвет оковы, низвергнет тюрьмы, уничтожит эшафоты, одержит победу над ложью, откроет всем людям свои лучезарные, животворящие лучи. И тогда наступит царство справедливости и счастья. Рано или поздно. А мы должны добиваться, чтобы это произошло возможно раньше…
Марат помешал угли в камине и снова испытующе посмотрел на меня.
— Ты думаешь, Буглен, что я отклонился от темы, ушел в сторону, забыл, о чем обещал тебе рассказать? Ничего подобного. Просто я должен открыть тебе несколько мыслей моих, без чего рассказ мой не будет понятен. И главная из этих мыслей состоит в том, что правда далеко не всегда выступает в своем парадном одеянии. Правда бывает невзрачна и даже уродлива, точно так же как ложь — красива. Правда бывает жестока, в то время как ложь напускает на себя личину доброты. Но горе тебе, если поддашься обману! Горе, если на видимость мягкости ответишь мягкостью и благодушием! Бойся красивых одежд и красивых фраз не меньше, чем красивых женщин — с их помощью зло и несправедливость тысячи раз одерживали победу над истиной и добром!..
Теперь о жестокости.
Некогда находились люди, называвшие меня извергом и живодером. Дело в том, что, занимаясь медициной, я производил опыты на животных. Мясники поставляли мне быков и прочую живность, и я с помощью скальпеля исследовал взаимодействие нервов и мышц, а также другие физиологические процессы, проходившие в живых тканях. Скажи мне, мой мальчик, это была жестокость? Стой, ничего не говори, скажу я сам. Знай же, Буглен, что я и сейчас без сердечной боли не могу видеть страданий мельчайшей букашки. Знай, что мои опыты на животных стоили мне многих мук. Но зато потом я имел уникальные факты, которые дали возможность спасти жизнь людям! И я спасал жизни! Много жизней!.. Вот она, моя жестокость. Вот об этом-то и забывают господа критики, проливающие крокодиловы слезы над жертвами «изуверств» Марата.
Ты ведь хирург, Буглен. Скажи мне, жестоко ли ты поступаешь, оперируя своего больного? Ты доставляешь ему много страданий, ты режешь и удаляешь живую плоть его! Это жестокость? Нет, тысячу раз нет, ибо, погружая нож в тело пациента, ты спасаешь его, ты даешь возможность ему наслаждаться жизнью со всеми ее благами, наслаждаться, быть может, еще долгие годы! Да, ты даришь ему жизнь!.. Вдумайся в это!..
Кстати, знаешь, за что я полюбил тебя с первого взгляда? Я понял твою природу, твою сущность. Ведь ты не живешь для себя, ты любишь людей и готов пожертвовать во имя их своим покоем, благополучием, даже жизнью! Ведь именно поэтому ты стал хирургом! Как мне понятно это! И я ведь когда-то, в юные годы, избрал профессию врача, чтобы облегчить участь человека! И самым сильным из воспоминаний детства моего были те слезы благодарности, с которыми люди приходили к отцу, сумевшему помочь им своими медицинскими познаниями…
Но вернемся к жестокости.
Что верно по отношению к одному человеку, верно и по отношению к человеческому обществу. Общество это больно, и диагноз болезни поставлен: его поставили философы нашего века, прежде всего Монтескье и Руссо. Итак, общество пожирает раковая опухоль неравенства и привилегий, опухоль, которая медленно прорастает во все его ткани. Спасти человечество может лишь своевременная и радикальная операция. Такой операцией во Франции стал революционный взрыв прошлого года. Ланцет хирурга-народа вторгся в пораженные ткани и вырезал очаг поражения: в славные дни 14 июля и 5 октября повстанцы сорвали планы аристократов и помещали реваншу двора. Спрашивается: что это, жестокость? Нет, тысячу раз нет, это неизбежная и благодетельная операция, это спасение целого за счет отсечения части, и несколько капель крови защитников старого режима — это испорченная, отравленная кровь. Но ты хирург, Буглен, и ты знаешь: операция помогает радикально, если она сделана на раннем этапе и если опухоль удалена целиком. Если же из ложной гуманности, боясь сделать пациенту слишком больно, хирург оставил ростки, то, значит, он не сделал ничего: опухоль разрастется — и болезнь пожрет твоего пациента, и никакие запоздалые попытки его не спасут. Ты, может быть, удивлялся, почему я с таким жаром клеймил Неккера, Лафайета, Байя, правых лидеров Учредительного собрания и их пособников? Верь мне, что я лично ничего не имею против всех этих господ как частных лиц. Но я понимаю, что их общественная деятельность — это бич для народа, это ростки раковой опухоли, которая грозит пожрать революцию. И поэтому я абсолютно уверен: они должны быть как можно скорее исторгнуты из сферы политической жизни — иначе гибель грозит всему делу. Если мы будем медлить, опять-таки исходя из чувства ложной гуманности, революция потерпит поражение, и все жертвы прошлого и предстоящего окажутся принесенными напрасно!..
Ты следишь за моей мыслью? В ней — мои принципы, мой символ веры, итог размышлений и опыта всей моей жизни! И я говорю тебе об этом сейчас, чтобы после, когда пойдет рассказ о прошлом, мысли сегодняшнего дня, подобно факелу, осветили перед тобой все этапы моего многотрудного и непростого жизненного пути.
Я родился и провел свои юные годы в весьма достойной семье. С детства я обладал душой чувствительной, был наделен от природы живым воображением, характером вспыльчивым, свободным и упрямым, сердцем — всегда открытым для любви и добра. Благодаря счастливым обстоятельствам, выпадающим на долю далеко не каждого, я имел возможность получить примерное воспитание в родительском доме; я избежал порочных привычек детства, миновал заблуждения юности и пришел к истине, минуя соблазны и неистовства страсти: душевное равновесие всегда сочеталось во мне со склонностью к кабинетной работе. Мать моя, женщина необыкновенная, рано поняла особенности моего характера и способствовала развитию во мне добрых задатков; моими руками оказывала она помощь страждущим и убогим, и то, как она говорила с ними, передавало мне чувства, которыми была охвачена сердобольная женщина. Сострадание к людям — основа справедливости, ибо идея справедливости не меньше развивается под влиянием чувства, нежели благодаря разуму. К восьми годам я имел уже высокие нравственные убеждения; я не мог терпеть злых поступков, направленных противу ближнего; жестокость зажигала во мне негодование и воспринималась юным сердцем как горечь личной обиды. Теперь ты понимаешь, почему так поразила меня несправедливость горячо любимого мною отца по отношению ко мне, его сыну! Я не смог примириться с нею и в возрасте пятнадцати лет покинул родной дом.
