Близ ограды церкви стояла группа людей.

Это были комиссары дистрикта; я узнал председателя Дантона, а также его коллег Фабра д'Эглантина и Паре. Здесь же находился и мой пропавший друг Мейе. Почти одновременно со мной к монастырю подошел военный в форме офицера национальной гвардии — начальник сооруженных сил дистрикта Ла Вийет.

Дантон громко говорил Жюлю Мейе:

— Это покушение на права человека! Клянусь честью, мы этого так не оставим!..

— А по-моему, — возразил Ла Вийет, — мы обязаны повиноваться властям!

Дантон побагровел. Но прежде чем он успел ответить, я, обращаясь к нему, рассказал о происходившем у отеля Лафотри.

— Вот видите! — криво улыбнулся Ла Вийет. — Они действуют по закону, и мы должны уступить, если не хотим оказаться мятежниками!

— Уж лучше быть мятежниками, чем уступать всякой сволочи! — воскликнул Дантон. — Да к тому же разве ты не видишь, что они первые нарушают закон!..

Комиссары словно набрали в рот воды и нерешительно переминались с ноги на ногу. Ла Вийет пожал плечами и заявил, что будет сохранять нейтральную позицию — он не может выступать против своего начальства.

— Впрочем, объясняйся с ними сам, — махнул он рукой. — А вот, кстати, и они!..

Действительно, к нам направлялся уже знакомый мне капитан Пленвиль в сопровождении двух судейских, одетых в черное.

Дантон выпрямился. Было заметно, что он волнуется, хотя и желает казаться спокойным. Лицо его оставалось багровым, и чуть дергалось левое веко.

Он холодно ответил на приветствие Пленвиля и осведомился, что ему нужно.

Толстый офицер объяснился и предъявил приказ. Дантон развел руками.

— Сожалею, господа, но подобному приказу Кордельеры подчиниться не могут. Вы понимаете, чего требуете? Арестовать журналиста в свободной стране только за то, что журналист высказывает свои взгляды!.. И это после недавнего утверждения закона о свободе слова в печати, изданного Национальным собранием!..

Пленвиль презрительно усмехнулся и кивнул одному из приставов. Тот принялся монотонно объяснять:

— Пусть господа комиссары дистрикта тщательно обдумают свои слова и поступки. Неповиновение судебным и муниципальным властям — это бунт. Ссылки на Учредительное собрание ничего не меняют, ибо законодатели и Коммуна — единое целое, и невыполнение приказа ратуши означает отказ от повиновения Ассамблее! К тому же, — пристав указал рукой на соседние улицы, — все кругом занято национальными гвардейцами, их не менее десяти тысяч, и всякое сопротивление бесполезно. Так что, господа, если ваш комитет заупрямится, приказ будет выполнен с помощью силы!..

При последних словах краска вдруг схлынула с лип Дантона. Я видел, что он едва сдерживается. Его голос принял зловещий оттенок.

— Ваши войска собрались здесь незаконно, — прорычал он. — На беззаконие мы можем ответить беззаконием. Вы угрожаете силой? Но еще неизвестно, чьи силы больше. Если Кордельеры ударят в набат, нам на помощь придут предместья. Вы говорите, что привели сюда десять тысяч солдат? Мы сможем выставить, если потребуется, двадцать тысяч!..

Представители власти переглянулись. Капитан Пленвиль больше не смеялся. Вся его важность вдруг словно испарилась. Сняв перчатку, он вытер пот со лба. Ла Вийет отчаянно делал Дантону предостерегающие знаки.

Председатель дистрикта даже не взглянул в его сторону. Теперь его голос был подобен грому.

— Жаль, что приходится иметь дело с трусами. Если бы батальон Кордельеров был так же мужествен, как я, всех вас давно бы вышвырнули отсюда!..

Ла Вийет подошел к Дантону, схватил его за руку и быстро проговорил:

— Опомнись! Соображаешь ли ты, что несешь? Это же черт знает что такое!..

Председатель осекся. Совершенно другим тоном он добавил:

— Разумеется, это мое частное мнение. Как свободный гражданин, я волен говорить, что думаю.

И тут же, не обращая внимания на остолбеневших стражей порядка, подхватил под руку меня и Жюля и увлек в сторону.

— Слушайте, друзья мои, что я скажу, — шептал Дантон. — Вероятно, нам не осилить этих негодяев: их слишком много. Но я могу поручиться за некоторое время: часа три-четыре, во всяком случае, я буду их держать. Не теряйте же времени, идите и спасайте Марата — его нужно скорее увести отсюда, увести, используя любые средства, иначе ему несдобровать…

— Но, господин председатель, — попробовал возразить Мейе, — ведь вы же сами сказали, что можете поднять двадцать тысяч! Почему бы не попытаться дать отпор?..

Дантон помрачнел.

— Сказал… Да, сказал, но, определенно, хватил через край! Уж больно вывели из себя эти наглецы! Но взгляните, кто меня окружает! И такие — повсюду. А это значит, что, если даже допустить, будто Кордельеры могут выгнать солдат с территории дистрикта, это все равно лишь привело бы к гражданской войне, в которой мы с вами не имели бы шансов на победу… Но хватит пустых разговоров! Поспешите!..

Мы быстро завернули за угол. И все же успели услышать слова Дантона, обращенные к представителям власти:

— Терпение, господа! Мы не вправе решать это дело сами. Через час-другой соберутся граждане дистрикта и решат; я думаю, их решение будет в вашу пользу!..

— Ну и хитрюга! — пробормотал Мейе. — Однако давай соображать, что будем делать!..

План составили на ходу.

Поскольку Жюль был слишком известен в квартале, он побоялся взять на себя спасение Марата — его могли задержать у входа в дом, и тогда бы все провалилось. Мейе решил дежурить у отеля Лафотри, чтобы своими глазами проследить за судьбой редакции и типографии.

Главная роль поручалась мне.

Самое трудное заключалось в том, как незаметно провести учителя через ряды гвардейцев. Вот тут-то Жюлю и пришла на ум блестящая идея.

Мы с Маратом были одинакового роста и сложения. А это значило, что он мог переодеться в мое платье!..

Я должен был выбрать свой лучший костюм и доставить его журналисту (провести меня к нему мог наш Жако). После того как Марат достаточно изменит свою внешность (шелковые чулки, длинный редингот, жабо, белый парик и шляпа, надвинутая на глаза, сделали бы его почти неузнаваемым), свободный выход ему будет обеспечен. Что же касается меня… Об этом мы много не размышляли: это было не так уж и важно. Я мог пройти вместе с ним, после него или же остаться на какое-то время у его хозяев — смотря по обстоятельствам.

Ну разве это не был гениальный план?..

Когда мы с Жако подошли к нужному дому, я чуть было не отказался от осуществления гениального плана.

Переулок был буквально наводнен солдатами. Они дежурили у каждого подъезда и внимательно следили за входящими и выходящими, а у иных даже спрашивали документы. Впрочем, входящих и выходящих было очень немного: кто раньше из любопытства спустился вниз, теперь стоял и глазел, кто же остался дома, продолжал там оставаться и не высовывал носа на улицу.

Мы смешались с толпой. Я чувствовал себя как нельзя хуже: огромный сверток под мышкой жег мне руку, ноги подкашивались. Я понимал, что, если меня остановят у подъезда и начнут проверять содержимое свертка, все пропало. Пусть правильно поймет меня читатель: боялся я, разумеется, не за себя…

Люди вели себя сдержанно, но в этой сдержанности чувствовалась немая угроза.

Когда офицер грубо толкнул и оскорбил рабочего, стоявшего рядом со мной, тот спокойно ответил:

— Ничего не выйдет, дружок. Ты хотел бы нас спровоцировать, я это вижу. Но мы сохраним спокойствие до тех пор, пока это будет нужно, и пусть лопнут от ярости все аристократы, которые прислали тебя сюда!..

А одна из женщин крикнула с гневом и презрением, обращаясь прямо к гвардейцам:

— Мой муж тоже солдат! Но если бы он был так подл, что пожелал бы арестовать Друга народа, я сама раскроила бы ему череп!..

Мы стояли, смотрели и слушали. Однако нужно было на что-то решаться. Жако понял причину моих сомнений и предложил:

— Сударь, давайте, я отвлеку этих господ, а вы пройдете незамеченным!