Из нападавших только владелец кастета успевает среагировать... Главарь - точно... Шагнув вперед, он выдаёт отличный правый свинг шипастым кулаком в корпус... Грамотно... Голову из под удара убирать легче, чем туловище... А добить подранка вчетвером - плёвое дело... Но я ничего не убираю, наоборот - добавляю недостающее... Увесистый дрын, выпавший из рук первого разбойника, носком правой ноги подброшен в воздух. Хват ладонью, рывок... И вот он уже упёрся в дорогу одним концом, как рогатина, и ловит руку с кастетом на другой... Получилось!.. Вопль главаря можно было услышать, наверное, и на другом берегу пролива... Сжав обеими руками дубину я приготовился к продолжению... Но его не последовало. Трое оставшихся разбойников развернулись и, побросав оружие, пустились наутек...

Но как же так? Я же ничего этого не умею! Да, занимался боксом, имел второй юношеский разряд... в легком весе... Но ребят с такими габаритами, даже двоих, даже без колов и арматурин, мне ни за что не одолеть! А пятеро вооруженных - верная гибель! И вообще, как можно видеть то, что за спиной?

- Извини, - раздался в голове далекий, постепенно стихающий голос. - Я немного усовершенствовал наше тело, теперь тебя гораздо труднее убить и невозможно застать врасплох.

- Зачем? - что-то подсказывало мне, что время общения уже ограничено.

- Форма извинения за ухо, ну и ... Есть ещё одно соображение... Но о нём я ничего не могу тебе сказать сейчас, возможно - когда вернусь... Если вернусь... Прощай...

9.

Рюкзак со всеми экспедиционными шмотками я полчаса назад по дороге из аэропорта закинул в камеру хранения ФДСа[6]. Осталась только полиэтиленовая сумка. Она лежала сейчас в пределах видимости на соседнем стуле и не давала полностью посвятить себя счастью. А счастье было прямо перед носом, оно великолепно выглядело, еще лучше пахло и рождало в душе сладостные воспоминания. Я говорю о тарелке с пельменями. Вы будете смеяться, но это единственное, чего мне обычно недостает в экспедициях. Ни бесчисленные орды комаров, ни утренний иней на забытой с вечера ложке, ни моросящие дожди, ни ливни с грозами, ни шквалы, ни град не огорчают меня так, как необходимость длительное время обходиться без любимой "праздничной" еды. И пусть в столовке только один сорт пельменей, да и те фабричные, в то время как у нас дома к празднику их лепят сами хозяева по пять-шесть видов только мясных, а иногда ещё и до трёх видов рыбных!.. В экспедиции не было никаких, поэтому сейчас даже такой суррогат казался поистине райским блюдом.

Вот почему я снял со стула сумку и поставил её в ноги, сжав для верности пятками кроссовок. После обеда обязательно отнесу куда велено, а сейчас пусть уберётся с глаз моих и не мешает встрече сибиряка с его первой летней порцией желудочного счастья.

Но как бы ни был богат человек, сколько полевых[7] ему бы ни выдали под расчёт, а сидеть он по-прежнему будет только на одном стуле и спать в единственной кровати. И само собой разумеется, он не сможет съесть за обедом две первых порции пельменей, потому что одна из них будет, увы, уже второй.

Так что я ограничился единственной тарелкой, допил чай и, подхватив многострадальную сумку, покинул столовую. В сумке лежал пакет с результатами наблюдений байкальской летней экспедиции, который я должен был, в соответствии с полученными вчера указаниями, вручить сотруднику университетской метеообсерватории Жарикову Георгию Михайловичу в собственные руки.

Руки в комплекте с самим Жошей (как его называли сослуживцы за то, что представлялся всем новым знакомым, начиная с фамилии - Жариков Гоша) встретили меня в коридоре. Жоша закончил нашу кафедру два года назад и был уже старшим инженером. Сейчас, во время летнего отпуска, он временно исполнял должность начальника отдела, чем ужасно гордился.

Мы с Жариковым - давние знакомые. С моей первой зимней экспедиции, когда в составе группы таких же молодых и нахальных "подопытных кроликов" я участвовал в бальнеологических[8] исследованиях на одном из пятигорских курортов. Жоша (тогда студент пятого курса) выполнял там функции исследователя и никак не мог понять, почему так получается, что каждое утро при малейшей нагрузке у подчинённых ему первокурсников резко взлетает пульс и скачет давление, а к обеду все устаканивается. Только через две недели, в последний день наблюдений, Жоша догадался, что это - обычный похмельный синдром. Так что ум и сообразительность не были сильной стороной моего старшего товарища. Но зато был он очень добрым и каким-то домашним. Слегка округлые - но ни в коем случае не толстые - щеки и пышные пшеничные усы, любимая вязаная безрукавка, а главное, искреннее желание всем помочь делали его очень обаятельным. Вот и сейчас, пренебрегая субординацией, Жоша встретил меня в коридоре, провел в кабинет, предложил чаю и посвятил в последние кафедральные новости. Я узнал, что послезавтра из обсерватории отправляется экспедиция в лесной заповедник на Оке близ города Пущино. В метеогруппе ещё есть одна вакансия. Так что, если вдруг будет желание...

Вообще-то я собирался после практики рвануть домой: пусть родители хоть раз в год на сына посмотрят! И пока Жоша подробно излагал своё видение целей и задач экспедиции, подрёмывал в кресле, не забывая держать глаза открытыми и периодически кивать головой. Но тут Жоша обмолвился, что главным в этой лавочке назначен Михельсон, и моё прохладное отношение к предлагаемой авантюре резко изменилось.

Алексей Исаакович Михельсон - сын американских коммунистов, эмигрировавших в Советский Союз по идейным соображениям и притащивших с собой в социалистический рай маленького Алекса. Сейчас "малышу" перевалило за пятьдесят... Работал он на кафедре гидрологии, читал лекции по технике безопасности на воде и был известным на весь университет бабником, вечным тамадой на любых банкетах и вечеринках, выдающимся филателистом и проч. и проч. и проч.

Курил Алексей Исаакович практически беспрерывно, частенько запаливая новую сигарету от предыдущей. Его именем на факультете была даже в шутку названа единица задымленности - один михельсон. Это когда в помещении на высоте один метр висит топор массой в один килограмм. Из скандалов, связанных с бесконечными пьянками и аморалками, урождённый американец не вылезал, был постоянным героем доски приказов о взысканиях и большинства факультетских анекдотов. Но при этом никто лучше Михельсона не мог в полевых условиях организовать работу группы людей любой численности, состава и степени знакомства. Его беспрекословно слушались студенты и аспиранты, раскопщики из вчерашних зэков и степенные доктора наук. Очень примечательная личность!

И почему-то мне вдруг расхотелось ехать домой на каникулы, а появилось острое желание: поближе познакомиться с этим человеком, о котором так часто судачили в факультетских курилках.

- Хорошо, согласен! Каковы дальнейшие действия? - сказал я, как только в Жошином рассказе наступила небольшая пауза.

- Собеседование завтра в десять утра, - сообщил мне довольный "охотник за простофилями"[9], и тут же добавил радостно. - В Формозе.

"Формозой", или "Тайванем", университетский люд именовал пивную, расположенную у самых стен китайского посольства в пяти минутах ходьбы от главного здания МГУ. Чувствовалась, что твердая рука Алексея Исааковича крепко держит бразды правления коллективом.

Наверное, может показаться невероятным, что после окончания летней практики меня снова потянуло в поле[10], да ещё в такой компании, но уж очень скучным и размеренным был последний учебный год. С утра до ночи я занимался лекциями, семинарами да беготнёй по библиотекам, а потому был полностью лишен развлечений. И вот теперь, когда необходимость в "монашеской" жизни отпала, безалаберную и шебутную половину моей студенческой души неудержимо потянуло в загул. А уж в том, что вся Пущинская экспедиция будет одним сплошным загулом, сомневаться не приходилось...