— Ну, да.

— А меня пригласишь посмотреть?

— Приглашу, как нибудь. Обязательно.

— Ну, хорошо. — смеется она.

Я кладу трубку и у меня с души скатывается камень, пустивший там на целый год свои каменные корни. Мироощущение меняется. Появилась легкость, будто я, наконец, решил сложную задачу, без которой, можно прожить, но ее червь всегда крутится, где-то в груди, гадит там и грызет росток покоя. Я специально не форсирую события и не спешу встретиться. Пускаю на самотек.

— Привет! Я новое дельце придумал! — звонит мне вечером Саня.

— Тебе, что мало показалось? Опять на приключения потянуло!

— Стой! Стой! Тут ничего глобального, масштабного и криминального. Ты ведь фотографируешь?

— Да.

— И фотки печатаешь?

— Ну?

Я тебе буду приносить материалы. Ты будешь их перефотографировать и печатать. А я продавать. Прибыль попалам. Деньги на расходы тоже пополам.

Сашкина барыжническая жилка меня умиляет.

— И что это за материалы, что перефотографирывать?

— Всякое. Плакаты с актерами, к примеру. Одна фотка — 5 рублей. Большого размера — 10-ть. Еще есть карты с тёлками всякими из журналов импортных.

— Ладно. Я отпечатаю без вопросов. А ты продавай их, где хочешь. Я этого дела касаться не буду.

— Вот и молодец! — обрадовался Саня. — А еще можно будет на электричке в столицу съездить, там плакатов накупить. Малые с 6, 7- х классов разгребут как миленькие за двойную цену.

— Барыга ты, Саня. — смеюсь я.

— Не, а шо? Вон Пончик из Г-класса продает же иностранные журналы, которые его родителям из Германии тетка присылает.

— Попробуем.

Через неделю Саня принес ко мне домой кучу всяких плакатов, которые взял на день, у кого мог из знакомых. Шварценеггер, Ван-Дамм, Чак Норрис, Сталлоне, Брюс Ли, Джеки Чан, журнальные красавицы раздетые по пояс, Кисс, Аксепт, Металлика, Битлы, Пинк Флойд, Дип Перпл, Цой, Кинчев, Шевчук, Бутусов, Парк Горького, Ласковый Май, Сандра, СиСи Кейтч, даже Градский и Антонов были в этой куче.

Я отпечатал весь этот ворох за один день. В нескольких экземплярах каждый снимок.

— Отлично! — радовался Саня качеству глянцевых фотографий, отпечатанных на тонкой бумаге. — Я забираю все это к себе и потихоньку буду продавать. Разойдется хотя бы третья часть — отдам часть денег с навара.

— Договорились.

В целом так оно и было. До конца учебы Саня продал в нашей школе приличное количество фотопродукции. Иметь изображение актеров и певцов на стене у себя дома было очень модно в молодежной среде. В официальной прессе их лица мелькали очень редко или вообще не появлялись никогда. Поэтому фотографии были действительно востребованы.

Вторая подобная партия продавалась уже куда хуже.

В самом конце мая Саня пришел в школу с синяком под глазом.

— Это откуда такой фонарик? — спросил я.

— Бандитская пуля. — огрызнулся Санчо.

— А серьезней!?

— Фотки не продавались уже в нашей школе. Ну, я пошел в 8-ю школу и там на перемене во дворе немного продал. Вот результат. — он вытащил из кармана небольшую пачку денег, пятерками и десятками. — Потом подошли старшаки, забрали остатки фотографий и накостыляли.

Я не мог не рассмеяться. Саня надулся, но не отходил от меня.

— Эх, горе- бизнесмен! Жажда бабла понесла в чужую школу? Саня, ты так скоро все продашь. И учебники и портфель. Мало тебя коньяк поучил.

— Может в столицу за плакатами сгоняем? А? — нерешительно спросил Саня.

Я глянул на его фиолетовый фонарь под глазом и опять прыснул смехом от его неугомонности.

— Жадность тебя погубит!

— Иди ты в жопу. — наконец обиделся Саня. — Тебе что, посидел три часа в ванной, отглянцевал и свободен, а мне продавай! Я как раб у тебя. — ругался Саня, размахивая руками. — Знаешь, как трудно первого уламать купить? Жмутся все на бабки. Потом, конечно их набежит. как угорелых.

— За плакатами можно съездить. Один раз. Больше их не продашь. Некому особо. Ты же на базар не пойдешь их продавать.

— На базар? А это мысль!

Я опять смеюсь.

Лето врывается в город майками, шортами и мини-юбками. Павел обзванивает каждого из нас и просит придти в студию.

— Я завтра уезжаю в Киев. Пришло время готовиться к вступительным в институт. В столице у меня тетка, у нее подруга репетиторствует, будет меня подготавливать. Ключи от подвала дарю вам.

Мы стоим молча. Без Павла наша компания заметно потускнеет. Он был бесспорным лидером. Всегда заметно взрослее нас и внешне и внутренне. Его родители по специальности периодически работают в Африке. Павел рос с бабушкой и дедом. Они довольно старенькие, и ему приходилось большинство жизненных вопросов решать самостоятельно. Он возится с нами как старший брат с забавными малыми детьми. Но ему интересно быть в этой роли. Он гордится своим предводительством перед сверстниками. Гордится нашим подвалом, нашей группой. Вокруг него всегда вьются девчонки. Парни всего района знают его и уважают. Этот его авторитет тенью падает и на нас. И на районе нас никто никогда не трогает. Нас тоже знают, благодаря Павлу.

В августе он возвращается. Крепкий, мускулистый, улыбчивый. С титулом студента первого курса столичного ВУЗа.

Остаток лета мы играем в студии, ходим купаться в реке, катаемся на лодках. Это последний летний месяц, который мы проводим вместе. С нами постоянно несколько Пашиных друзей, девчонки с района и гитара. Мы засиживаемся до часа ночи в парке, освещенном только Луной. Вечера окутывают город быстрее, год идет к обороту. В этом еще очень теплом воздухе, уже чувствуется запах надвигающейся осени.

— Ну, ты хоть приезжай иногда. — говорим мы Павлу на перроне, ожидая вместе с его родителями электричку.

— Да, конечно, буду приезжать. Каждые выходные! — успокаивает нас Павел и смеется.

Вначале так и было, всю осень он появлялся каждые выходные, навещал родителей и нас. Потом стал появляться все реже. Он менялся. Становился взрослее. Я чувствовал, как он перерос этот подвальчик и нас, как новые друзья и подруги в столице занимают наше место. И это было нормально. Никто не обижался. Паша вырос, перевернул страницу детства, а мы еще нет.

С Кирой мы встречались летом всего один раз. Днем сидели в кафе и дули пепси-колу. Она все лето провела в разъездах с родителями, а потом по очереди у бабушек. Я не спрашивал ее о том парне, а она сама не заводила этот разговор. Но тема эта стояла в моем сознании как прозрачная, но твердая стена, и наши отношения уже не были такими близкими как прежде.

Солнце подкрасило ее волосы оттенком рыжего, открытое легкое платье показывало загорелую кожу. Я любовался ею. Сидя за столиком, она протянула руку и коснулась моей. Это прикосновение было сильнее всех остальных, которые будут у меня потом, в будущем. Я сжал ее ладонь, переплетая наши пальцы.

Юношеская любовь так и останется радужным пятном на всю жизнь. Время сотрет неприятные моменты, с возрастом они станут мелкими и смешными.

19 августа во дворах было оживленно. Кухонные разговоры о политике всезнающих обывателей поползли на улицу. Наши люди всегда поражали меня осведомленностью о том, как управлять экономикой, что сделать в промышленном секторе, как улучшить армию и когда Америке настанет конец. В этот день Штаты никого не интересовали. Все говорили о свержении "Меченого", товарища Горбачева. Седые старики, завсегдатаи шахмат нашего двора, с обидой и гневом ругали новоявленных демократов, вспоминали войну под знамёнами Сталина и показывали на ветеранские планки своих пиджаков. Мужики помоложе, из компании доминошных козлазабивателей активно доказывали гниль верхов, отставание в развитии и новые возможности. Едины они были в одном: и те и другие ругали Горбачева. Первые — за слабость, развал и перестройку, вторые просто ругали. Так длилось несколько дней. Напряженные высиживания перед телевизором выливались в дворовые дебаты. Всех объединяло одно — тихая радость самого факта краха существовавшей власти. Опьяняющее злорадство уступало место страху перед будущим.