– Там было настолько ужасно?

– Достаточно, но в семинарии Сен-Сюльпис, где я позднее провел семь лет, было еще хуже. Прежде чем отправиться туда, мои родители, пытаясь примирить меня с мыслью о служении церкви, отправили меня на год в Отфонтен, двор архиепископа Реймсского, к моему дяде. Тогда он был коадъютором 105, а теперь сам стал архиепископом. Зрелище великолепия, роскоши и свободы, в которой жили прелаты, должно было внушить мне желание пойти по их стопам, но даже это не уменьшило моего отвращения к церковной карьере. Но мои последние годы в Сен-Сюльпис были скрашены любовной связью. Когда мне было семнадцать, я познакомился с молодой очаровательной актрисой по имени Доротея Доренвиль. Она не была обычной театральной потаскушкой, а напротив, тяготилась грязью своего окружения и испытывала такое же одиночество, как и я. Доротея стала моей возлюбленной, и во время наших тайных свиданий я забывал о бесконечных нудных лекциях по богословию, которые был вынужден выслушивать ежедневно. В возрасте двадцати пяти лет я принял духовный сан. С тех пор я получил свободу и не потратил зря ни одного ее часа. Это прекрасная жизнь, даже если приходится все время балансировать на краю пропасти.

Роджер улыбнулся обаятельному цинику.

– Меня удивляет, – заметил он, – что с вашими связями вы до сих пор не достигли более высокого положения.

Аббат взял понюшку табаку и улыбнулся в ответ:

– У вас есть для этого все основания, mon ami. Я сам удивляюсь этому, просыпаясь каждым утром. Пока что мне пожаловали лишь одно жалкое аббатство Сен-Дени в реймсской епархии и сделали генеральным викарием архиепископства. Правда, я также являюсь agent du charge 106 церкви в Турени, но это не дает мне практически ничего, и иногда я вынужден прибегать к постыдным уловкам, дабы свести концы с концами. Я уже давно должен был получить епископство, приносящее большой доход, но слишком долго пребываю в немилости. Во Франции грядут великие перемены – в них и заключается мой истинный шанс.

– По-вашему, нынешняя система долго не продержится?

– Разумеется. Вы бы поняли это, побеседовав с моими друзьями. Я имею в виду не тех, которые все еще прячут головы, как страусы, в придворных увеселениях, а людей дела, могущих оценить истинное положение в стране. К сожалению, я настолько беден, что вынужден обедать за чужими столами, но каждое утро я здесь устраиваю завтраки для дюжины моих друзей. Если хотите, то всегда можете выпить с нами чашку шоколада. Пожалуйста, не опасайтесь, что вам окажут холодный прием, потому что я не могу представить вас под вашим подлинным званием. Конечно, здесь бывают в основном дворяне, но у них достаточно здравого смысла, чтобы понимать, что наступают времена, когда герб будет стоить не больше пуговицы, и люди интересуют их сами по себе, в зависимости от их образа мыслей.

– Я, безусловно, воспользуюсь вашим любезным приглашением, – отозвался Роджер. – Месье маркиз редко требует внимания по утрам, а рутинную работу я всегда могу выполнить в другие часы. Но теперь, когда я поправился, мне следует вернуться в особняк Рошамбо, так как из-за гибели д'Эри и моего отсутствия там, должно быть, скопилось полно дел.

– Моя карета доставит вас туда завтра утром, – сказал де Перигор.

Таким образом, Роджер, с сожалением расставшись с новым другом, вернулся к своим обязанностям на третий день после непредвиденного перерыва.

В тот день он увидел своего хозяина в новом и отнюдь не приятном свете. Прежде маркиз всегда казался ему холодным, надменным и бесстрастным, но только не злым. Теперь же, по прибытии из Версаля, он испытал на себе поистине злобный нрав месье де Рошамбо. Причиной был беспорядок, в котором оказались его дела вследствие внезапного отсутствия обоих секретарей. Де Перигор сразу же обо всем его информировал, но, вместо того чтобы выразить сожаление по поводу смерти несчастного д'Эри и ранения Роджера, маркиз был всецело поглощен возникшими в результате этого неудобствами.

Первые пять минут он ругал Роджера, утверждая, что тот выглядит ничуть не хуже обычного и мог бы вернуться к работе днем раньше, а не бездельничать в Пасси. Потом маркиз швырнул перед ним кучу бумаг и приказал:

– Приведите их в порядок и доложите об этом завтра утром. Из-за того, что этот болван д'Эри умудрился получить пулю, я не могу разобраться, где что лежит, но вы пробыли здесь достаточно долго, чтобы временно занять его место. Слава Богу, что его величество отправился в Шербур в тот день, когда вы нарвались на неприятности, иначе мои дела пришли бы в еще более запутанное состояние. В ваше отсутствие я велел моему управляющему прислать сюда двух клерков, но они оказались совершенно бесполезными и не могли найти для меня ни одну нужную бумагу. Если хотите, держите при себе этих олухов или отправьте их назад к Ролану. А сейчас прочь с моих глаз и постарайтесь наверстать упущенное время, иначе вам придется туго!

Этот краткий монолог уничтожил все уважение и зарождавшуюся привязанность, которые Роджер испытывал к маркизу в последние месяцы. Он впервые смог увидеть его истинную сущность за атласом и кружевами. Маркиз был черств и эгоистичен до мозга костей. Всю жизнь он провел окруженный слугами, но рассматривал их всего лишь как удобные механизмы, сконструированные Богом для исполнения его желаний, и, так как их можно было легко заменить, не заботился ни на йоту, живут ли они в комфорте или бедствуют. Это открытие впоследствии помогло Роджеру избежать угрызений совести, которые непременно одолели бы его, будь маркиз благородным и великодушным человеком.

Несмотря на это, Роджер понимал, что его будущая карьера зависит от отношения к нему месье де Рошамбо, поэтому, хотя к полуночи его голова раскалывалась от боли из-за недавнего ранения, он работал до рассвета, приводя в порядок бумаги маркиза.

На следующий день, когда Роджер представил результаты своих трудов, де Рошамбо, все еще пребывавший в дурном настроении, что-то пробурчал себе под нос, но к концу недели он вновь обрел присущее ему надменное спокойствие и, казалось, забыл, что д'Эри когда-то существовал.

Роджер напомнил ему об этом, сообщив, что отослал одного из клерков назад к управляющему, и предложив оставить второго, усердного молодого человека по имени Пентандр, так как тот оказался весьма полезен.

– Ах да! – промолвил маркиз. – Я вспомнил, что так и не начал искать замену д'Эри. Но, в конце концов, найти подходящего человека нелегко, а вы как будто отлично справляетесь. Для столь юного возраста у вас исключительная деловая хватка. Поэтому оставим все как есть, и если вы будете продолжать в том же духе, я не стану жаловаться. Сколько я вам плачу?

– Сто двадцать луидоров в год, монсеньор.

– Вы будете получать двести сорок, чтобы соответствовать вашему новому положению.

Роджер поблагодарил маркиза из вежливости – он не испытывал чувства признательности. Удвоение жалованья не было щедрым жестом, как он подумал бы раньше. Теперь Роджер знал, что маркиз живет по собственным правилам. Месье де Рошамбо чувствовал бы себя обесчещенным, получая что-то от стоящего ниже его и не платя за это соответствующую, по его мнению, цену. Из чувства самоуважения маркиз никогда бы не позволил своему старшему секретарю выглядеть хуже секретарей других аристократов того же ранга.

Весь июль Роджер пытался полностью вникнуть в конфиденциальные дела маркиза, в которые д'Эри никогда его не посвящал, и, когда текущая работа не требовала его внимания, читал старую корреспонденцию, дабы заполнить пробелы в своих знаниях. К концу августа он полностью разобрался в наиболее важных вопросах и заодно составил в общих чертах мнение о происходящем при крупнейших европейских дворах, поэтому редко оказывался в тупике, когда месье де Рошамбо спрашивал его о какой-то детали, ускользнувшей из его памяти.