— А кто тогда… его? — Стелла, сглотнув сухой ком, кивнула на экран телевизора, имея в виду Блажимира Д***, сообщение о гибели которого осталось на другом канале.

— Сама судьба, — сказал Рогволд, мягко сияя глазами. — Впрочем, судьба — не совсем верный термин… Это трудно объяснить. Но это не убийство, нет. Взрыв газа — несчастный случай. Но… — Губы Рогволда чуть дрогнули в улыбке. — Опять-таки, во вселенной нет ничего случайного.

Стелла поймала себя на том, что слушала его разинув рот и веря каждому слову. А с какой стати, собственно, он всё это знал?!

— Ты… как-то связан с этим? Ты… из каких-то спецслужб? — пролепетала Стелла.

Улыбаясь ей, как ребёнку, Рогволд проговорил:

— Нет. Я просто ваш водитель.

— Просто водитель? Но откуда просто водителю известны такие вещи? — Стелла сама удивлялась, откуда у неё, поражённой всем услышанным, бралась язвительность. А ещё её задевало, что с ней разговаривают, как с несмышлёным ребёнком.

Рогволд и бровью не повёл, глядя на Стеллу по-прежнему ласково и чуть грустно.

— Мне просто дано знать немного больше, — сказал он. — Иногда это хорошо, иногда — не очень. Хорошо — когда благодаря этому я могу помочь. Плохо — когда не могу.

— Кто ты? — Стелла чувствовала, что вот-вот выйдет из себя.

Рогволд не успел ответить: вниз по лестнице с озорным визгом скакала Лора. Она с разбегу запрыгнула на Рогволда и повисла, обхватив его руками и ногами. Следом спускался Глеб — чуть сдержаннее сестры, но тоже через шаг вприпрыжку. Рогволд посмеивался, обнимая одной рукой повисшую на нём Лору.

— Да ты не мышонок, а обезьянка.

Что со всем этим делать, как это понимать? Стелла не знала. Дети обожали Рогволда, льнули к нему — особенно Лора. Он охотно возился с ними, хотя в его служебные обязанности входило только возить их в школу и обратно, а также обеспечивать безопасность. Его светло-серые глаза лучились неземным добрым светом, когда он смотрел на детей, и они отвечали ему горячей привязанностью. Он практически заменял им отца — если только родного отца вообще мог кто-то полностью заменить.

Вечером того же дня Стелла услышала, как Рогволд рассказывал детям сказку. Таких сказок она никогда не слышала — впрочем, она никогда не была знатоком фэнтези. Но было в этой сказке что-то такое, отчего у неё защемило сердце. Двойник, согласившийся умереть вместо правителя из другого мира, вызывал в ней недоумение и казался смутно знакомым. Как мог этот чудак, будучи отцом двоих малолетних детей, пожертвовать собой? Оставить своих малышей неизвестно на кого? На какого-то непонятного Странника! Как мать Стелла не могла этого понять. Ну, разве что если там была женщина, которая могла о них позаботиться — тогда, может быть, ещё куда ни шло… Нет, всё равно это мужское стремление к героизму было выше её понимания. Если семья ещё не создана, тогда и терять как будто нечего, но если она есть?! Если есть родные существа, которым нужен кормилец и защитник? Как можно, сбросив с себя, как балласт, эти святые узы, лететь с нагой душой навстречу какой-то непонятной цели?! Особенно когда за это тебе не то что ордена не дадут, но даже, возможно, не узнают твоего имени!

Стелла сама не ожидала, что эта странная сказка поднимет в ней целый рой мыслей и чувств. На плите закипал чайник, а в её ушах ещё звучала песня на незнакомом, очень мелодичном и красивом языке, которую тихонько напевал Рогволд, убаюкивая Лору, после того как сказка была рассказана. Звучание неведомого языка поднимало в груди волну странного томления, будоражило и зачаровывало одновременно…

К реальности её вернул Рогволд. Подхватив готовый взорваться от пара чайник — у того даже крышечка подпрыгивала, — он плавными, спокойно-деловитыми движениями заварил чай с цветочными лепестками. Оставив его настаиваться, Рогволд присел к столу, и Стелла утонула в светлой бездне его глаз. Протянув руку, она дотронулась до рукава его хорошо сшитого пиджака. Он не напрягся, не отдёрнул руку, спокойно позволяя Стелле скользить ладонью выше по рукаву. Под строгой тканью прощупывались твердокаменные мускулы. В этих прикосновениях не было ничего пошлого или похотливого: Стелла чувствовала себя любопытной маленькой девочкой, которой позволяет себя щупать и разглядывать добрый великан.

— Спой мне ту песню, — попросила она. — Если, конечно, моя просьба не кажется тебе странной…

Рогволд не нашёл её просьбу странной. Снова зазвучал дивный незнакомый язык, и Стелла закрыла глаза, растворяясь в негромком, но уверенном, чистом и мужественном голосе. Он подхватил её, как могучий ветер, и понёс над холмами, покрытыми сочно-зелёной травой, над сверкающими на солнце лентами рек, над пёстрым разноцветьем лугов. Окрылённая этим голосом, она летела в таинственной лесной тени, лавируя между необъятными стволами величественных вековых деревьев, а потом, вынырнув над их макушками, наслаждалась лучами солнца, и шелестящий океан зелёных крон мчался ей навстречу. Позади оставались десятки и сотни километров этого колышущегося зелёного океана…

Вдруг Стелла — нет, не увидела, а скорее почувствовала, что летит не одна. Рядом с ней, крыло к крылу, мчалась светлая, улыбающаяся душа чудака, пожертвовавшего собой для того, чтоб где-то в другом мире жил его двойник. Нет, он не забыл о своих детях, любовь к ним и сейчас реяла за ним радужным шлейфом, накрывая прозрачным пологом почти полгоризонта. Но он был отцом лишь двоих, а тот, другой, кому он подарил жизнь, — отцом многих. В момент, когда закрылись телесные глаза чудака и открылся истинный взор его души, где-то в другом мире скорбь сменилась всеобщей радостью: со смертного ложа встал светлоликий государь. Встал и улыбнулся — той же ясной улыбкой, которую безумный чудак дарил своим близким в самый важный день его жизни. Чудака звали ДК — Двойник Короля.

Слёзы катились градом по лицу Стеллы. Рогволд уже перестал петь и тихонько поглаживал её по волосам, как маленькую. Она же, уткнувшись лбом в его твёрдое плечо, вперемешку со всхлипами шептала:

— Я не понимала… Я не понимала…

Он налил ей чай, и она, ещё всхлипывая, пила маленькими глотками. Не допив, уронила голову на руки и затряслась от рыданий.

Рогволд отнёс её в спальню и бережно уложил. Стелла уцепилась за него, как утопающий за спасательный круг, и он остался с ней. Она плакала, гладила пальцами его лицо и улыбалась сквозь слёзы, а он улыбался ей — как всегда, одними глазами. Она нуждалась в тепле — он щедро дарил его, просто потому что она нуждалась в том, чем он обладал в избытке. Когда она уснула у него на плече, Рогволд ещё долго не двигался, чтобы не разбудить её, а когда убедился, что её сон крепок, потихоньку встал, укрыл женщину одеялом и вышел. А она спала, безмятежно улыбаясь чему-то.

Метель стихла, очистилось и засияло звёздами небо. Рогволд оделся, взял лопату и принялся расчищать занесённые снегом дорожки и подъезд к гаражу, чтобы не тратить на это время утром, если вдруг срочно придётся куда-то выезжать.

Дети спали, их мать — тоже. А он охранял их сон.

Уставшие от холода и длинных ночей, люди ждали весну, и она пришла. Солнца стало много, по улицам побежали ручьи, снег превратился в грязную кашу. Из-под ледяной корки местами высвободился и подсох асфальт, и ребятишки уже чертили мелом квадраты и прыгали с одного на другой. Солнечные дни шли почти без пасмурных промежутков.