К полудню мы прибыли в ла Мот, выслав предварительно гонца. Нас встречали гирляндами цветов, музыкой и восторженными приветствиями. Спешившись, я помог Гвинделине сойти с повозки и услышал за спиной голос, который заставил меня обернуться:

— Баронет, приветствую вас в моих владениях!

Ко мне шла, улыбаясь, в сопровождении двух богато одетых девушек невысокая черноволосая женщина. Я сразу понял, что она — графиня. Стройная, властная, с крепкой, широкой фигурой. Она была красива, если не считать слегка массивного подбородка, который, впрочем, обрамленный пышными волосами, не бросался в глаза. Над верхней губой проглядывал легкий черный пушок. Но он не портил ее благородного ясного лика. Я встал на колено, и коснулся губами ее руки. Рука была мягка и пахла молоком. Потом я преподнес графине восточные золотые подвески, которые она поспешила сразу надеть. Рубины кроваво засверкали в лучах солнца. В ту же минуту я подумал о том, что обязательно подарю что-нибудь подобное Гвинделине, и от мысли, что не сделал этого раньше, ощутил стыд.

— Баронет, вы смущены? — с улыбкой спросила графиня, — пойдемте же в сад. Я должна поблагодарить вас за подарок.

И она увлекла меня за собой.

Возле северной стены замка был разбит небольшой, но ухоженный сад. Яблони, с молодыми завязями смотрелись молодо и весело. Блестящие листья вишен пахли летом. Графиня сорвала со ствола вишни застывшую коричневую капельку древесного сока.

— Зовите меня Жанной, — сказала она и положила капельку себе в рот, — вам нравится вишневый сок? Говорят, он сгущает кровь.

— В детстве я любил его, а потом, в Палестине, совсем забыл его вкус. Там было много вкусных плодов, но вишневых деревьев я не видел ни разу. Вишня — дерево севера.

— Тогда вот вам, — графиня сорвала еще одну капельку сока, — вспомните детство.

Я взял из ее тонких пальцев и положил капельку в рот, и когда капелька стала таять, действительно вспомнил детство и вишневое вино, которое готовила матушка Данута, ее полные, пунцовые от сока руки, и нас, мальчишек, просящих еще кружечку вишневого сока. Матушка ворчала, что мы выпьем все и ей не хватит на вино, но каждый раз подливала нам сок, от которого во рту разливалась кислая оскомина.

— Вы наверное волшебница, фея Моргана? Мне и в правду вспомнилось детство.

Жанна улыбнулась.

— Все дети едят вишневый сок. Я тоже, когда была ребенком, его ела. Он так забавно прилипает к зубам…

Она была интересной собеседницей. Умной и смелой в суждениях. Мы говорили довольно долго о разных пустяках и, несмотря на то, что темы разговоров были мелочны, даже в мелочах Жанна находила какие-то забавные особенности. Время пролетело незаметно. Пришла одна из девушек и сообщила, что все для обеда готово. Графиня пригласила меня к столу. Идя по двору крепости, а потом, покоями замка, я удивлялся тому, с какой основательностью, с каким знанием военного и зодческого дела все было построено. Ах, если бы Шюре было таким! Какое наслаждение для рыцаря владеть поместьем, подобным ла Мот!

Обильная пышная трапеза затянулась до полуночи. Вино лилось рекой. Я сидел вместе с графиней во главе стола, слушая здравицы, и под вечер мне стало казаться, что я сижу на своей свадьбе. Музыканты играли веселые мелодии. Челядь танцевала до упаду. Два актера разыгрывали смешные сценки, над которыми смеялись все, держась за животы. Кубки поднимались за меня и графиню, за графиню и за меня … Я был пьян и целовал ее руки, пожирая взглядом вид ее полных, упругих грудей, нежную розовую кожу шеи, завитки черных волос, черный пушок над верхней губой. Я перестал понимать, насколько пьян, и уже готов был увлечь графиню в укромный уголок, когда Гамрот осторожно стал уводить меня, шатающегося от вина, в покои. И там, когда верный слуга раздел меня, я рухнул на ложе и ощутил на груди руки Гвинделины. Она прижалась, потерлась щекой о мое плечо и тихо спросила:

— Ты не забудешь меня?

Не смотря на то, что хмель основательно завладел разумом, я все же понял, что она хочет сказать. Мне неожиданно сделалось страшно от мысли, что однажды рядом Гвинделины может уже не быть. Манящие груди Жанны, ее губы, приоткрытые в полуулыбке, ее грациозные движения и умные речи вдруг померкли разом перед простой, честной, искреней любовью Гвинделины. Мне стало не нужно того, что я мог получить, взяв Жанну в жены. Мне была нужна только Гвинделина. Я коснулся губами льняных волос подруги, оставив ее вопрос без ответа.

Что я мог ей тогда сказать?

Вернулся Жак, а с ним — тот забитый узник. Мне принесли чисто вымытую бадью и деревянную крышку, пахнущую сосновой смолой. Я сказал Жаку «спасибо». Он просиял и поспешно ушел вместе с узником. Я опять вернулся на свою солому. Странно, но я привык к своей темнице. Сейчас я прилягу и вновь погружусь в воспоминания. С чего это вдруг я стал думать о прошлом? Прожитую жизнь, обычно, вспоминают перед смертью. Неужели я скоро умру, неужели меня казнят? Нет, такого не может быть. Это все плотники, проклятые плотники, строящие что-то во дворе тюрьмы. Интересно, что они строят — виселицу, помост с плахой? А может быть, просто сарай, или еще какую-нибудь хозяйственную мелочь? Держи себя в руках, граф ла Мот. Все закончится хорошо. Иначе и быть не может. Ты чувствуешь это. Ты всегда предвидел исход боя. А сейчас твое заточение и есть бой, сражение с приспешниками Папы и преданным ему ненавистным французским королем. Тебя однажды выпустят, ты снова увидишь сына, сядешь вечером у камина, будешь слушать рассказы старого слепого Жоффрея, попивая вместе с ним вино, то самое, что каждый год отсылаешь герцогу, и заедать напиток богов сушеным виноградом. У ног будет лежать верный Гектор, помахивая куцым хвостом, а на ковре, привезенном из Палестины, возиться с игрушечными доспехами Филипп… Быть может, придет слуга и скажет, что приехала госпожа. Тогда ты возьмешь Филиппа за руку и пойдешь с ним встречать Жанну, которую ему велено называть матерью. Гвинделина, «матушка» Филиппа, которая не смеет называться в свете иначе как его кормилица, поспешит приготовить ей комнату. А потом будет вечер, и долгий ужин один на один с Жанной. А когда он закончится, и ты встанешь, чтобы уйти из общества Жанны в нежные объятия Гвинделины, матери твоего сына, единственной Женщины в твоей жизни, ты как всегда, напоследок коснешься поцелуем вишневых от вина, пылких, но холодных губ жены… И увидишь, как в ее существе просыпается от поцелуя женщина.

А помнишь ли ты, Жак де Шюре, тот славный день, второй день пребывания в замке ла Мот? Ты встал на заре, потому что от вина болела голова и хотелось пить. Напившись холодного кислого молока, ты вышел на стены, освежиться утренним воздухом. И когда взошло солнце, ты увидел на восточной башне женский силуэт. Ты сразу понял, что это Жанна, словно кто-то подсказал тебе. Она, совершенно обнаженная, стояла, воздев руки к восходящему солнцу, встречая новый день. Ветер развевал ее густые черные волосы. Крепкий торс терялся за крепостными зубцами. Потом рядом с ней появился еще один силуэт, тоже обнаженный. Ты разглядел маленькие, девичьи груди и сплетенные в косу волосы. Ты догадался, что это была одна из девушек, из тех двух, постоянно бывших подле графини. Она подошла к госпоже со спины, укрыла ее пледом, а потом, прижавшись к ней, положила свою головку ей на плечо … В тот момент ты неожиданно захотел быть рядом с ними, на той башне. Они манили к себе проявленной преступной связью, грехом Гоморры, которым наслаждались обе. И ты тоже захотел насладиться ими, и вдруг понял — тебе там не место, потому что всякое вторжение грубой мужской силы в призрачно — нежное сплетение женских тел, было-бы лишним. И сразу ты остыл, умерив пыл, тебе стало хорошо и спокойно. Гвинделина останется с тобой. Теперь ты это знал наверняка. Ты вернулся в свои покои и подарил Гвинделине всю накопившуюся там, на стене страсть…

А потом была охота на кабанов. Жанна, подобно деве-воину, подобно бесстрашной норманнской Валькирии, уверенно сидела в седле, облаченная в легкие охотничьи доспехи и мужское платье, и в пылу охотничьего азарта сама пронзала копьем бока загоняемых вепрей. Ты старался не уступать ей в смелости и ловкости, потому что вдруг почувствовал в ней свою соперницу. Ты состязался с ней в силе и ловкости. Ты во все глаза смотрел на нее, зрелую, и оттого вдвойне сильную, манящую к себе, женщину. Ты соперничал с ней и влюблялся в нее, как рыцари, порой, влюбляются в своих молодых оруженосцев. И снова в тебе разгоралось желание обладать ею. Ах, если бы отправиться с ней в Святую Землю, и воевать там вдвоем, деля раны, кров, хлеб и ложе … Как совершенен был бы союз! Как сильны и отважны были бы вы, сражающиеся против общего врага, товарищи по оружию и бесстрашные любовники, защищающие в смертельной схватке друг друга и только друг друга!