С этими словами кузнец поклонился мне, и пропустив вперед, указал рукою на крыльцо. Открылась дверь, на пороге появилась тучная черноволосая женщина, наверное, его жена. Увидев меня, она застыла на мгновение, из чего я понял, что она меня узнала.

Я слегка поклонился ей. Она поняла мой жест и опустила глаза, пропуская в дом.

Сев за стол, я достал золотой динар и протянул его хозяину.

— Возьми.

Без колебаний он принял плату, по-хозяйски сунув монету в шов пояса. Сделка состоялась.

Я потребовал вина и выпил залпом целую кружку. Опьянение пришло быстро — вино было добрым, но слегка водянистым и, чуть-чуть, кисловатым. А, быть может, мне это только показалось, быть может я просто привык к своему вину, которое зрело в моих погребах и готовилось из моего винограда, росшего в моем Шюре?… Я так скучал по его зеленым долам, по шуршащим, словно нашептывающим что-то ласковое, дубовым лесам, по крестьянам, которых всех знал в лицо, по небу, в которое любил глядеть сидя на стене, по соколу, парящему в вышине…

— Иди спать, — услышал я слова кузнеца, покорно поднялся, поддерживаемый им, и лег, не раздеваясь, на что-то мягкое и нежное.

Я проспал весь день. Когда проснулся, оказалось, что лежу на соломенном тюфяке, на топчане. Желудок урчал и болел. Я встал, вышел в большую комнату. Хозяев не было. Полная луна светила в открытую дверь. На столе стояли кувшин, в котором оказалось вино и миска с вареным мясом. Я нашел хлеб и стал есть. Я ел не торопясь, откусывая помалу, каждый глоток усиливал боль в животе. Когда наелся, вернулся на свой тюфяк. Я почти уснул, когда сквозь сон услышал снаружи голоса. Несмотря на то, что очень хотелось спать, я нашел в себе силы бодрствовать. Голоса приближались. Я понял, что это — хозяева. В дом вошли, отворилась дверь в мою комнату.

— Он спит, — сказала хозяйка, — крепко. Он съел все, что я ему приготовила. Я добавила в вино сонных капель. Он проспит до утра. Идем, Ганс.

Хозяева покинули дом. С улицы послышались другие голоса. Я понял, что хозяева пришли не одни.

Когда голоса стихли — люди ушли, я надел перевязь с мечом, взял кинжал и направился следом. Заметив, в какую сторону они пошли, я зачерпнул воды из колодца и стал пить ее и блевать в кусты, пока не прочистил желудок. Голова стала кружиться меньше, тошнота прошла. Напившись воды до отказа, я пошел следом за хозяевами. Я нагнал их довольно скоро. Они шли не таясь, вместе с другими простолюдинами. Всего я насчитал десять человек — пять женщин и пять мужчин. Они несли с собой на палке черного козла, который время от времени жалобно блеял. Я осторожно преследовал их, используя меч, как посох, потому что еле стоял на ногах от сонных капель.

Люди спустились с холма и вскоре оказались на той самой поляне, на которой я провел недавний день. Они развели костер, используя старые головешки. Когда пламя стало достаточно жарким, женщины разделись и образовали вокруг костра круг. Они стали что-то петь на незнакомом мне языке, а мужчины тем временем резали козла. Его кровь слили в две деревянные чаши, а тушу бросили в костер. Над поляной потек запах горелой плоти.

Я почувствовал острую тошноту, попытался сдержаться, но не смог и излил содержимое желудка на землю. К несчастью, я поперхнулся и закашлялся, а когда кашель прошел, возле меня уже стояли мужчины с дубинами. Я попытался обнажить меч, чтобы отразить нападение, но был оглушен предательским ударом со спины.

Очнулся я от того, что в рот лили какую-то жидкость. Я попытался воспротивиться, но услышал голос кузнеца:

— Скажи спасибо, что живой остался, что я отговорил братьев тебя убивать! Пей, иначе размозжат тебе череп! Пей….

— Сними с него ремень, — произнес другой голос, — там наверняка не один золотой!

Мне задрали рясу.

— Э-э-э! Да тут целое состояние….

Слова уплывали куда-то, растекались, превращались в звуки, которых я не понимал. Головная боль, вызванная ударом, постепенно прошла. Тело онемело, остались только мысли.

— Иди, — сказал мне голос и я пошел.

…Острые запахи сырого леса. Где-то кричит сова, должно быть, охотится. Цвета отсутствуют, цвета нет, потому что сейчас ночь. Цвета появятся, когда взойдет солнце, а до его восхода еще очень и очень далеко. Мне сказали идти, я иду. Куда я иду, где мое убежище? Остатки мыслей говорят, что мое убежище, мой дом — далеко-далеко отсюда, там, где садится солнце. Чтобы достигнуть своего убежища, я должен идти за солнцем. А солнце взойдет не скоро. Значит, пока можно поспать. Я ложусь на землю и зарываюсь в сухую листву. Она не приносит тепла, но создает ощущение защищенности. Эта куча из листьев и есть мое убежище до утра. Я сплю. Я не вижу снов. Я вижу только темноту и слышу один-единственный голос: «Иди!» и я иду. Я иду за солнцем. Я знаю в какую сторону оно движется. Я чувствую его сквозь густую листву леса и иду за ним. Хочется есть, а ягод нет — сейчас весна. Но молодые почки березы тоже можно есть. Хоть они и горькие, но вполне съедобны. Я срываю с берез почки, ем их и продолжаю идти. Я иду, иду, иду… Иду за солнцем. Я прихожу в деревню. Люди показывают на меня пальцами и что-то говорят друг другу, а я иду. Мне суют в руки хлеб и я ем его, и иду, иду… Я выхожу на дорогу и иду по дороге, потому что она ведет туда, где садится солнце. Я иду по дороге весь день, за солнцем. Меня объезжают телеги с крестьянами, рыцарь в сопровождении четырех оруженосцев уступает мне путь, потому что я в рясе, и что-то шепчу про себя. Я слышу знакомые слова — он говорит по-французски. Я пытаюсь тоже что-то сказать ему, но у меня ничего не получается и приходится идти дальше. Я ночую, зарывшись в листву, около дороги, потому что боюсь, что не смогу найти дорогу утром. А когда всходит солнце, я просыпаюсь и иду. Я иду день, еще день, еще много дней и прихожу в город. Я сажусь возле собора. Кто-то внутри меня говорит, что я должен так сделать. Люди мне что-то суют. А я хочу одного — есть. Я ем то, что можно есть, что мягкое и вкусное, сжимая в кулаке монеты. Голос внутри меня говорит, что монеты надо беречь. И я их берегу. Крепко-крепко. Я ночую возле собора, на земле, зарывшись в листья, а утром встаю, и снова иду. Я покидаю городские ворота и выбираю дорогу в ту сторону, куда уходит солнце. Я прохожу сады и усадьбы горожан. Начинает лить дождь. Я забираюсь в какой-то сарай и засыпаю. Я сплю всю ночь и половину следующего дня, потому что льет нескончаемый дождь. А когда он перестает, я встаю и опять иду. Я прихожу в деревню, но меня гонят от домов, где горит свет, где тепло и уютно. Тогда кто-то внутри говорит мне предложить людям монеты. Я разжимаю кулак, показываю монеты и удивленные хозяева провожают меня на сеновал, и приносят еду…

А утром я опять ухожу следом за солнцем. Даже когда оно скрыто тучами, когда холодно и дует ветер, я знаю, где оно, и иду следом за ним. Деревни сменяются деревнями, города — городами, а я все иду.

В садах расцветают деревья. Люди веселятся и танцуют. Я сижу на обочине дороги, ем предложенные ими яйца, и что-то пробую вспомнить, какое-то дорогое лицо проскальзывает в памяти, но тут же исчезает. И я снова встаю и иду, иду, иду…Я должен идти, мне так сказали.

Я знаю дорогу по которой иду. Когда-то я уже видел ее. Когда? Не знаю. Но она мне знакома. Знаком тот придорожный столб и колодец возле него. И хотя солнце идет прямо, я твердо уверен, что на этом перепутье должен свернуть налево. Теперь я иду уже не за солнцем. Но я знаю куда иду.

Опали лепестки, отцвели сады, стало теплее спать по ночам, а днем сделалось совсем жарко. Вода в реках теплая. Можно заходить в нее и сидеть в ней. Тогда становится не так жарко, тогда легче идти дальше до следующей речки, озерца, ручья, или придорожной лужи…

Поля зеленеют… В лесу появились ягоды. Их можно есть. Они сладкие и утоляют жажду. А вот эти ягоды есть нельзя — они горькие, от них болит голова и живот. Если их съесть много, то нельзя идти. А идти надо. Так мне велели.

Зеленые колосья похожи на шелк. Что такое шелк? Что-то приятное и ласковое, оно связано с тем милым лицом, что я никак не могу увидеть, даже во снах, которые стали мне иногда сниться. Зерна, которые скрывают в себе колосья, сладковатые, их приятно жевать и глотать мучнистую кашицу.