К Россу я подъехал после полудня и остаток дня провел в лесу неподалеку. После захода солнца я отправился искать дом старого Гагена. Обойдя поселок два раза, я наконец заметил на одной из крыш флюгер в виде гончей, подъехал к дому, и спешившись, постучал пять раз в беленую дверь. Внутри послышались шаги и молодой мужской голос спросил по-немецки: «Кто стучит по нашему обычаю?»

— Стучит странник, ищущий божьей справедливости, — ответил я, стараясь как можно правильнее произносить слова.

Отворилась дверь. На пороге стоял молодой человек, почти юноша, по твердому умному взору которого я сразу признал в нем ремесленника. Окинув меня цепким взглядом, он смело протянул руку, которую я пожал так, как учил Гогенгейм.

— Входите, — сказал молодой человек, и я вошел.

Это действительно был дом ремесленника — кустаря, бравшегося судя по всему, за любую работу. Я обнаружил на верстаке табурет, у которого одна ножка отличалась от других по цвету, пару кос с новыми древками, конскую сбрую с воткнутым в узел шилом, точильный камень, гончарный круг … Молодой человек отправил какого-то мужчину, видимо работника, во двор, позаботиться о моем муле, а сам предложил мне сесть на стул. Из-за занавески слышались всхлипывания младенца и успокаивающий женский голос.

— Говорите, — произнес молодой человек.

— Мне нужен Гаген.

— Отец умер шесть лет назад, — отвечал молодой человек, — теперь я за него. Мня, зовут Ганс. Что вам нужно?

— Я пришел по указанию рыцаря Петера Гогенгейма. Это он научил меня секретным словам, стуку и прикосновению. Я — дворянин, бургундец. Меня зовут Жак де Шюре, я — граф ла Мот.

Молодой человек согласно кивнул.

— Вы умеете писать? — спросил он.

— Да.

— Тогда, — тут он достал чернила, перо и пергамент, — изложите письмом на родном языке свою просьбу.

Я сел к верстаку и около часа старательно выводил буквы. Все это время, если не считать женщину за занавеской, мы оставались одни. Молодой хозяин предложил мне поесть. Я охотно согласился. А он сел на мое место и переписал мое письмо на другой лист, насколько я мог различить, какими-то непонятными, странными буквами. Потом он сжег мое письмо, а пепел ссыпал в очаг. Свой лист он свернул и обмотал тканью, после чего надел верхнюю одежду и покинул дом. Вернулся работник, который сел напротив и стал смотреть на меня. Я попытался с ним заговорить, но вскоре понял, что он немой. Насидевшись, работник встал и постелил мне на огромном сундуке. Я лег и быстро уснул, утомленный за день. Далеко за полночь меня разбудил хозяин. Было видно, что он только что вернулся.

— Я передал вашу просьбу, — сказал он, — следующий день вы пробудете у меня. Не покидайте дом. Вечером я принесу ответ.

Наутро я проснулся от детского плача. Светало, хозяин уже был на ногах. Увидев, что я встал со своего ложа, он сказал, указывая на люк в потолке, к которому была приставлена лестница:

— Поднимайтесь на чердак и оставайтесь там до вечера. Наверху есть все необходимое — еда, питье, постель. Постарайтесь вести себя тихо. Ко мне будут приходить заказчики, я не хочу, чтобы они знали о вас.

Я поспешил исполнить его просьбу. Наверху, действительно, оказалась обустроена уютная комнатка с койкой и столом, на котором лежал копченый окорок, хлеб и стояло два кувшина — с вином и водой. В горшке остывала ячменная каша. Я слишком устал за последние дни, поэтому поев, с радостью растянулся на койке, где проспал почти до вечера. Иногда, сквозь сон, до меня доносились отдаленные голоса, звон металла, детский крик. Мне снилась дорога — размытая дождями, иссушенная солнцем, мощеная булыжником, запорошенная аравийским песком… Дорога без конца и начала.

Проснувшись и ощутив себя совсем бодрым, я снова поел. Потом подошел к завешанному тонкой сеткой окошку из хорошего немецкого стекла. Не трогая сетку, скрывавшую меня от посторонних глаз, я принялся рассматривать Росс. Домики были добротны и опрятны. Все окна остеклены. Я не заметил ни одного окна, затянутого пузырем. Одежда жителей была сделана из добрых тканей, какие нечасто попадались у нас в Бургундии, а лица выражали уверенность и покой. По всему было видно, что местный сеньор богат, раз его люди ведут жизнь в подобном достатке. Мне в голову пришла сумасшедшая мысль привезти стекло в Шюре, вставить его в крестьянские окна, чтобы всякий проезжий думал тоже самое и обо мне. Вспомнив поместье, я ощутил тоску. Перед отъездом я пробыл в нем всего два дня. Когда я увижу его вновь, и смогу ли увидеть вообще? Быть может, мои страхи, что я буду схвачен, или убит, необоснованны и мне стоит вернуться домой после того, как я встречусь с фемгерихтами? Я погрузился в сладкие думы о Шюре и образ Гвинделины, постоянно появлявшийся в памяти, не вызывал уже в сердце такую тяжелую боль, как прежде. Я свыкся с утратой. Рано, или поздно, такое должно было случиться.

Я простоял у окна достаточно долго. Колокол часовни пробил к вечере. К дому, в котором я находился, подъехал угольщик. Немой работник стал таскать корзины с углем. Хозяин вышел расплатиться. Когда угольщик уехал, снизу постучали. Я открыл люк.

— Спускайтесь, — сказал хозяин, — я получил ответ.

Я спустился по приставной лестнице вниз. Хозяин дал мне свежую веточку вербы, обвязанную красной лентой.

— Это ваш пропуск. Когда прибудете на место, отдадите тому, кто его потребует.

— А когда я прибуду на место? — поинтересовался я.

— Когда совсем стемнеет, окончится вечерняя служба, и люди разойдутся по домам, я провожу вас до дороги, где будет ожидать карета. Вы сядете в нее и поедете, куда вам укажут. Остальное — не моя забота.

— Скажите, — спросил я, удивленный такими строгими мерами безопасности, — кто покровитель вашего Ордена?

— Иисус, — тотчас ответил молодой человек, и добавил, — больше не будем говорить об этом.

Я отужинал вместе со всеми домочадцами. Жена хозяина оказалась черноволосой милой девушкой, совсем юной, робко косившейся на меня. Она конечно видела, что я — дворянин и мое присутствие с ней за одним столом, ее сильно смущало. Хозяин же, вел себя совершенно спокойно. Подобное отношение мне, откровенно говоря, было приятно, так как раболепие изрядно надоело. Потом я дремал на скамье возле верстака, ожидая, когда отзвонят вечерю, рассеянным взором наблюдая за нехитрым бытом ремесленника. Хозяин был мне симпатичен. Если бы он жил неподалеку от Шюре, я бы нашел ему в замке хорошую должность.

— Возьми, — произнес я, когда стало ясно, что мы вот-вот отправимся в путь, и протянул Гансу золотой динар.

Молодой человек сначала удивился, потом категорично отверг мое предложение, сказав:

— Та работа, которую я делаю для вас, есть не добродетель, а долг.

Его ответ удивил меня и вместе с тем, обрадовал. Мне было приятно видеть такого честного человека. И пусть он был простолюдином, но внушал должное уважение.

— Хорошо. Я оставляю эту монету не тебе, а твоему сыну в подарок. Пусть, когда он вырастет, станет таким же достойным человеком, как и его отец.

Молодой человек смутился.

— Ладно, — произнес он, — в таком случае, я приму ваш подарок, за который вам очень признателен — у нас сдохла корова, а ваших денег как раз с избытком хватит на молодую телочку.

— Марта! — позвал он жену, — убери это. Господин оказался очень щедр к нам.

Марта схватила динар, улыбнулась мне, и согнулась, отступая за занавесь, в глубоком поклоне.

— Идемте, — сказал хозяин, и мы покинули его дом.

Мы скоро дошли до окраины и направились окружной тропой, огибая поселок. Я понял, что молодой человек не хочет, чтобы меня увидели на улицах случайные прохожие.

Сделав изрядный крюк, мы вышли на большую дорогу, и пройдя по ней примерно с четверть лье, остановились возле раскидистого дуба. Мой спутник прерывисто свистнул несколько раз, послышался лошадиный храп и из зарослей выехала карета, запряженная четверкой.

— Я должен завязать вам глаза, — сказал Ганс, — это необходимое условие.