Вчера ездили с Львом Ивановичем на кладбище, на могилы его родителей, Ивана Егоровича и Валентины Гавриловны. Зашел на могилу к брату Юрию. Он все так же молодо глядит в ночь и в день. Уже прошло два года. Поставили памятник Валере Коксанову — все чисто, цветы, протоптанная в снегу дорожка.

Идет кризис в правительстве РСФСР. Вчера видел сессию Верховного Совета РСФСР — сколько злобы и массовой ненависти к коммунистам. Антикоммунизм стал удобным сюжетом.

15 марта. Пришла телеграмма из Костромы: "Виктор Бочков умер. Лариса Васильевна". Телеграмма долго шла, потому что был указан старый номер квартиры. В тот же вечер я собрался и уехал в Кострому.

16 марта. Был на похоронах. Новое, пустое кладбище, как необжитый новый район. Надо утерпеть и не написать рассказ. Это репетиция и моих будущих похорон. Виктора отпевали в церкви Спаса на Дебре, которую, когда мы были юношами, он мне показывал. Был из Москвы Игорь Дедков с Тамарой, Стасик Лесневский. Всех нас эта скоропостижная смерть оглушила. Пришлось говорить на поминках. Приехал в Москву рано утром. Может быть, мне начать писать новую повесть — инструкцию В.С., как меня хоронить?

Вчера "Московская правда" напечатала то, что осталось от трех страничек моего текста. Если по просьбе Прокофьева я это написал, вообще-то как бы обращаясь к интеллигенции, то зачем мне, специалисту по интеллигенции, помогать и "выправлять" меня? Эх! Это все партийная печать и партийная правка. Вспомнил, что в Костроме на похоронах Бочкова, когда собралась вся городская интеллигенция, идеологи местного партийного аппарата блистательно отсутствовали. Нельзя руководить интеллигенцией, не являясь ею.

Все время думаю о Викторе, который там. Мы все еще не можем избавиться от любви и жалости к тем, которые там. Но ведь думать-то надо о чем-то другом.

26 марта, вторник. Семинар. Обсуждали повесть Виталия Амутных "Образы". Много говорил о смысле, о духовном содержании литературы, о ее мощи. После семинара ездил в "Правду", читал верстку статьи "Ренегат" — очень крепко, но опасно. За партию я борюсь? Меня просто интересует справедливость.

Валя в Ленинграде. Перед отъездом поссорились — впервые я ее не провожал.

В прошлую среду были первые мои защиты: В.Терехин — я написал и выправил за него — на четыре; Витя Обухов — стихи — тоже на четыре. Завтра — Миша Лайков.

28 марта, четверг. Открылся Съезд народных депутатов РСФСР, состоялся митинг, Москва была заполнена военными машинами, бензовозами и машинами связи. Тем не менее, митинг в защиту Ельцина прошел на Маяковского и Арбатской площади. Согласия у моих соотечественников не будет. В этот день отчего-то в Москве свободно продавали вино в розлив. У метро "Университет" продавали литровые банки с "Розовым столовым". Вечером в метро много пьяных. К чему бы это? Хорошо бы написать статью о гласности (Б.Куркова) и повесть о смерти.

Завтра приемная коллегия, на которую меня внезапно пригласили, и первая верстка в "Московском вестнике".

2 апреля, вторник. Повышение цен. Идет съезд депутатов РСФСР. Интересно держится С.П. Горячева. Выдержанно и твердо. Вечером ходил на "Макбет" — балет К.Молчанова и В.Васильева. Первый акт, обычно идущий в театральном тумане, на этот раз чист как стеклышко. Из-за повышения цен не смогли договориться и достать сухого льда, который идет на создание этих туманных волн. Экономикой ударило по искусству.

На сегодняшнем семинаре говорили о "Митиной любви" И.Бунина. И все же много головного. Конструкции, использование пленительного, но неудержимого словописания. Многовато для сегодняшнего дня головного.

3 апреля, среда. В 16.00 защита у Миши Килундина. Мой нажим на страсть успеха особого не принес, хотя всем было ясно, что Миша на голову выше остальных. Миша тоже получил общую четверку. Много интересного узнал о нашей прославленной профессуре: как, оказывается, профессора вешают лапшу на уши! Сколько Лев Адольфович Озеров плакал о своей студентке, но обнаружилась такая лабуда, когда А.М.Турков, возглавляющий комиссию, стал читать цитаты. Еще раз поразился фронтовой бескомпромиссности Туркова.

4 апреля, четверг. Гулял по Москве, беседовал с В-ом, ездил к Г.С. Костровой. Забрал статью из "Советской культуры". Сегодня везу ее к Саше Проханову. Вечером видел по ТВ съезд депутатов РСФСР. Опять в восторге от Горячевой, она все, что связано с Б.Н., просекла. Постепенно вырисовывается коварный и себялюбивый портрет Хасбулатова.

24 апреля. Не пишется. Перечислю публикации в "Советской культуре" и "Экране и сцене" за последние 10 дней: рецензия на спектакль К.Гинкаса в ЦДТ "Играем "Преступление"; рецензия на книгу Молевой о Манеже 1962 г. и рецензия на фильм Марягина "Враг народа подсудимый Бухарин". Это стоило жизни нескольким людям, а уложилось в двух строках. В этих рецензиях важно одно: отстаивалась точка зрения. Не очень-то мне жалко КПСС, но чудовищен уровень предательства.

Новостью является письмо Г.Я. Бакланова. Письмо пришло заказным, чтобы не было никаких кривотолков. Значит, придают письму особое значение. Они вышибают меня из редколлегии. Вежливо. Надо бы сразу ответить, но проходит кураж. По сути дела, вся моя политическая деятельность — это результат обиды, нанесенной мне "Знаменем". Но ведь и они, судя по письму, поиспугались. По крайней мере, мой новый роман, как они знают, не у них.

Вчера состоялся пленум МК, посвященный текущему моменту. Я даже отменил семинар. Точка зрения одного из выступающих — парнишки-аспиранта из МГУ: "Если Михаил Сергеевич хочет войти в историю, как Альенде, у нас нет желания следовать за ним". Каждый раз, когда в здании МК я вижу лица своих товарищей по партии, мне хочется из нее выйти. Тут я и начинаю понимать, что наше дело давно проиграно.

Кажется, завтра у меня в "Правде" идет статья.

29 апреля. Утро. В конце прошлой недели, в четверг, вышла моя статья в "Правде". Мнения резко поляризовались; у очень многих она не могла вызвать восторга. Отчаянно недоумевают ("Как Есин мог") люди, вышедшие из КПСС, которым отступать уже некуда. Ведь статья-то не о том, что "не выходите", а о том, что незачем было вступать, уходите спокойно, не хлопая дверью, по совести. Многочисленные телефонные звонки, все интересуются: кого автор имел в виду? Но ведь под эту статью, как в модель, подходят многие и многие.

Был на даче. К сожалению, во время последних заморозков подмерзли помидоры. Может, отойдут.

10 мая. В Иванове у Виталия Федоровича, попытаюсь пройти курс в барокамере. Настроение сумрачное — это реакция на отклики статьи в "Правде". Через В.С. и С.П. отклики все время до меня доходят. Левая "переменчивая" интеллигенция почувствовала себя неуютно. Конечно, хорошо быть при деньгах, но обязательно чистыми и моральными.

Из последних событий: прочел крепкий роман Игоря Николенко "Смерть Катона". Больше всего меня в творчестве восхищает первый импульс: как возникла идея? Образ? Первое лепетание? Сама дерзость задуманного.

Во вторник был семинар. Обсуждали рассказ Ромы Назирова. Прелестный эпизод с тараканом, но много случайного. На семинар хват Сережа Запорожец принес "Литературу и искусство" — ежемесячное приложение к "Русскому курьеру", который редактирует Александр Глезер (я его смутно помню еще по "Юности"). Здесь очень точный пассаж о моей прозе, и в частности, о "Венке геодезисту". Написала Татьяна Поляченко. Очень хочется отослать ей письмо.

16 мая. Уже неделю не пишу дневник, жизнь довольно размеренная. По утрам бегаю, днем хожу на барокамеру — кажется, помогает; вечером читаю Бенуа и всякие книжечки. В том числе Сильвию Бурдон "Любовь это радость. Воспоминание порнозвезды". Новая литература. Тем не менее, еще раз можно посожалеть, что все это не прочел в свое время. Воспитание в литературе — это контекст и проникновение за контекст. Наверное, главное, что случилось в Иванове — я здесь впервые за многие последние годы прочувствовал приход весны. Как я балдею в этом городе, где среди многоэтажек целые улицы старинных дедовских домиков! По одной из них ежедневно 30 минут иду в больницу. Как постепенно выпрыскивает зелень, как меняются атмосфера и пейзаж. Какое немыслимое волшебство! Но разве заметишь все это, чтобы потом, как последнее утешение, вспоминать перед смертью. Изменение цвета, оттенков зелени, взвращение листвы, вибрирование и дрожание воздуха! Вот и переход к моей следующей повести о смерти, к которой я давно подбираюсь. Предвидеть и описать собственную смерть. Эта мысль, от конкретного импульса, появилась у меня, когда, лежа в барокамере, я чуть приподнял голову, чтобы взглянуть себе в ноги, как устроено ножное закругление, нет ли там какого-нибудь клапана. И тут я увидел свои белые и сухие ноги в гробу. В принципе, довольно мало они займут места.