Мы все недостаточно знаем некоторые свидетельства, продолжил Рейн. Он читал переписку Пастернака с одной французской журналисткой незадолго до присуждения тому Нобелевской премии. “Это был по пунктам расписанный план, кому позвонить и кому написать письмо, чтобы продвинуть дело с премией”. Хотел, очень хотел.
13 февраля, вторник. Утром сложились три семинара: Вишневской, мой и Киреева — и все слушали выступление Андрея Витальевича Василевского, главного редактора “Нового мира”. основная сенсация — то, что главными “звездами сезона” Василевский считает три публикации “Нашего современника”. Это мемуары старшего Куняева, документальная повесть о Павле Васильеве Куняева Сергея и роман Проханова “Идущие в ночи”. Речь шла о внутренней энергетике: для Василевского, как, впрочем, и для литературы, очень важен стиль. У Куняева его, в первую очередь, интересует литературный быт.
21 февраля, среда. Идет дискуссия о продаже земли. Может быть, иностранцы и не скупят землю, но южные пределы России заселят армяне и дагестанцы, превратив коренное население в бомжей. Мы, русские люди, открытые, доверчивые, полагающиеся на судьбу и Божий промысел. Обмануть нас труда не составляет. В этом смысле мы недалеко ушли от чукчей.
22 февраля, четверг. У меня была назначена встреча с С. А. Кондратовым у него в офисе на “Щепке”. Сереженька за год не изменился, выскочил ко мне в кабинет откуда-то с заседания директоров. Я подозреваю, что “Терра” уже давно больше, чем просто издательство. Без звука и канители на этот год Сережа дал мне 5 тысяч долларов на первый приз фестиваля и 5 тысяч долларов на приз Евгению Миронову за лучшую мужскую роль. Он ему, Кондратову, нравится. Ах, Сережа, Сережа! Опять мы имеем дело с русским характером! Я ему признался, что если бы не он, я на этот раз, который сделал бы для себя последним, никому ничего не говоря, отвез бы в качестве призового фонда свои собственные собранные деньги. Тогда, конечно, прощай, новая машина, которую я собираюсь купить у Самида, а на своих “Жигулях” я езжу уже десять лет. Сережа пожаловался на актеров и на фестиваль: лишь Лена Корикова, единственная, приехала к нему и его поблагодарила. Обычно наш фестиваль ему даже кассеты с премированными фильмами дать не может! Спасибо никто не скажет. Но, видимо, и он к этому привык, к неблагодарности, как и я. И все равно такая щедрость, такое внимание к делу, с которого живет — к литературе, удивительны! Разве какой-нибудь делец реконструирует округу, которую он в процессе своего дела испохабил? Сережа пообещал мне собрание сочинений через год или два. Мне надо торопиться.
“Независимая газета” поместила статью Маши Ремизовой “Духом окрепнем в борьбе. Литературный вечер как зеркало протестного электората”. Это тот вечер, на котором я был в воскресенье в ЦДЛ. В содержание и подробности статьи не вдаюсь, выписываю только то, что касается меня. “Все остальные выступления были выступлениями так или иначе политическими. Станислав Куняев зачитал свой вариант российского гимна, Сергей Есин признался, что вообще не верит в существование литературы отдельно от политики. Его всегда тянуло на изображение всякого рода гаденьких типов, и теперь, глядя окрест себя, он видит необозримое поле деятельности для своей музы”.
Прямо из “Терры” поехал в ИМЛИ, где состоялось чествование Ф. Кузнецова в связи с его 70-летием. Были трогательны его вологодские земляки. Я и сам подобрел к Феликсу, он все же один из редкой породы деятелей. Остальные все разговаривают.
25 февраля, суббота. Я пишу уже в Гатчине, рано утром. Через полтора часа машина фестиваля снова закрутится.
Накануне я больше всего перенервничал из-за Семаго. Несколько дней назад удалось договориться относительно фильма “В августе 1944-го”. Фильм принадлежит Владимиру Владимировичу Семаго, члену КПРФ, парламентарию, человеку известному, мне незнакомому, хотя я знаю его в лицо. Кстати, сам Семаго снимался в роли какого-то крупного бюрократа у Говорухина в его “Ворошиловском стрелке”, получилось у него это страшно. Для меня удача на сцене или в искусстве всегда предостережение.
Фильм окутан мистической тайной попыток его создания. Брался Жалакявичус, были еще попытки. Забегая вперед, должен сказать, что и сейчас в его титрах нет фамилии Богомолова. Простенько: по мотивам романа “В августе сорок четвертого”. Без упоминания автора. В Москве фильм неожиданно посмотрели на Днях Белоруссии. Мнения разделились, на фильм много было вылито грязи. Но я уже давно ни в какие мнения интеллигенции не верю. Пока не посмотрю сам.
Так вот, об истории появления фильма на фестивале. Иметь его престижно, потому что это самая свежая котлетка. В качестве конкурсного фильм уже обещан Рудинштейну, сам Семаго, позже, когда мы с ним все же встретились, говорит мне, что фильм берут в Канн. B. C., которая, несмотря на болезнь, цепко держит фестиваль в руках, очень хочет этот фильм получить. Официально в фильме уже отказано. Я звонить Семаго, потому что никогда не звоню сильному, отказываюсь. Я из тех охотников, которые готовы ждать добычу на тропе. Но B. C. развивает неслыханную телефонную деятельность. По телефону она, представляясь референтом Есина, все же дозванивается до владельца фильма. Тут же составляется некий заговор еще и у меня в институте, в ректорате. Сережа Гончаренко, Руслан, B. C. перезваниваются, и вдруг, заходя ко мне в кабинет, Сережа говорит, что меня спрашивает Семаго. Но здесь еще и совпадение движений звездных орбит. Сын Семаго, семнадцатилетний Денис, впервые написал рассказ. Мы по телефону впиваемся друг в друга. Ничем, как мне кажется, никому не обязанный, я говорю легко и весело. Семаго, видимо, легко возбудимый, доверчивый русский человек. Я говорю об уникальности аудитории, он соглашается отдать фильм нам. Я говорю: садитесь в поезд и на один вечер, на открытие, езжайте к нам. Он говорит: берите билеты. Но в семь часов вечера, когда я уже буквально сижу на чемоданах, раздается звонок: Семаго не едет, за пятнадцать минут до отхода поезда он привезет фильм к вагону. Я-то знаю этих занятых людей, я-то знаю этих “новых русских”! Ничего он не принесет, я не знаю, как мы будем открываться. Я вообще не знаю, как пойдет фестиваль.
Здесь надо бы живописать мое состояние возле вагона. Уже пришла величественная Федосеева-Шукшина, уже в вагоне Садальский и Виторган, уже проводники счищают снежок со ступенек, чтобы закрыть двери, как я вижу: с огромными блестящими коробками в руках, как караваи, прижимая их к груди, бегут два человека. Это уже второй случай за последние дни — умение крупного человека держать слово. Когда Сережа Кондратов вынул пачку долларов — 10 тысяч — и без расписки, без какой-либо жалости передал их мне, то я так растрогался, что поцеловал у него руку. Я ничуть этого не стесняюсь, я помню, как Нащокин и Пушкин целовали руки друг другу. Вот что-то такое произошло у меня в душе, когда я увидел летящего ко мне, как мальчишка, Cемаго.
С огромным успехом на открытии прошел фильм “В августе 44-го”. Это больше, чем фильм. Я даже не думаю, как обычно, что роман слабее фильма. Так всегда принято считать. Здесь другой уровень напряжения. Удивительно полно и отчетливо показана война. Я не считаю, что плох в фильме Таманцев, хотя первым номером в фильме идет Евгений Миронов. В этом смысле желание Сергея Кондратова наградить Миронова вполне понятно и уместно. Много интересного в показе начальства и в показе белорусско-польских особенностей обстановки. Это прекрасное и сильное народное зрелище. Таких фильмов мы не создавали уже лет двадцать пять, и народ по ним соскучился.
Когда после своего выступления я стал садиться на место, то Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина, сидящая рядом, сказала, что, открыв мой “Дневник” в “Современнике”, оторваться от него, пока не прочла, не могла.
27 февраля, вторник. Во вторую половину дня ездили в Павловск. И сам дворец, и парк, и Розовый павильон, который был построен для чествования Александра I его матерью Марией Федоровной (мы там ужинали), — на меня произвели большое впечатление. Эти царские покои — все это родное. Здесь еще дирекция фестиваля сделала все, чтобы заставить нас прочувствовать интимную прелесть дворца. В обеденном зале был маленький концерт, вышла Мария Федоровна, в которую быстренько переодели Машу Миронову, и пригласила всех участников фестиваля во главе с председателем жюри, знаменитой артисткой Скобцевой, и композитором Догой, музыку которого императрица слушает на ночь, послушать, а потом пройти по анфиладе залов дальше. В дворцовой библиотеке всем налили по бокалу шампанского. А перед Розовым павильоном ряженые сожгли чучело Масленицы.
