И он вытащил из кармана кассету:

«…Дергач покупал земли «Красного партизана». Да?.. Тихону Щербатому дал пять тысяч зелёных, а двадцать тысяч за земли. И положил в карман сад. Хорошо? Как ты думаешь?.. Я бы тоже мог найти такие деньги».

«Земля что — золото? Её можно запихнуть в сейф? Что будет делать с ней?..»

«Ха! Ты жил много лет, голова седой и лысый, как лаваш, а не знаешь, что это такое — земля? Дергач умный. Он делал гешефт и ждёт. Люди привыкнут, каждый будет лежать пьяный, и тогда он сделает новый гешефт».

«Но какой?.. Ты говоришь так, будто съел бутылку водки и у тебя зашёл ум за разум. Как он может сделать гешефт на земле?..

— Не будь как глупый Ванька. Дергач продаст землю американцу, или французу, или туземцу с Гвинейских островов. И возьмёт целую кучу денег».

Маша слушала с большим интересом. И улыбалась. Она по складу речи, по интонациям узнавала Шапиркина и Шомпола, но не могла понять, как это они так свободно выбалтывают секреты? Не боятся, что ли, Чубатого? Сказала об этом собеседнику.

Он пояснил:

— Боятся, конечно, да ещё как! Но у меня плейер в грудном кармане и они об этом не знают. А к тому ж, не сразу всё это говорят, не чохом. Раз обмолвятся, другой раз, а я потом дома и выберу нужные слова. Говорят же умные люди, что сейчас идёт война информационная. Но ты слушай дальше. Не перебивай.

«Дергач готовит для самолёта третью партию детей. Одна полетит в Италию, другая в Турцию, а третья в Венгрию. Там в Будапеште на южной окраине завода Вейс Манфред есть клиника номер четырнадцать. И есть доктор Лайош Кеннеп. Ему дадут дети».

«Мариам — сестра жены Тихона Щербатого. Она в городе собрала тридцать девушек, молодых и красивых, и сделала билет на самолёт в Германию. Каждой дала тысячу долларов, а наш районный прокурор говорит: всё хорошо, всё правильно. А?.. Так надо работать. Но сейчас в городе сменили самого главного прокурора. Вот этот новый может схватить за жабры. И тогда ты, мой дорогой Швили, можешь поплыть. Я знаю: ты помогал ловить девушек».

Чубатый хлопнул в ладоши.

— Хватит! Давай кассету. И чур уговор: ты её не слышала, а я тебе не показывал. У меня таких четыре. Там все их делишки. А ты говоришь!..

— Ладно, я сейчас перегоню её на то место, с которого мы начали.

Магнитофон у Маши был новейший, способный с большой скоростью и бесшумно переписывать. Она нажала скоростную кнопку и в несколько секунд переписала кассету Чубатого на свою. И затем переписала и вторую сторону.

Казачонок торжествующе ходил по комнате и краем глаза взглядывал на Марию, а она делала вид, что никакой важности в этой кассете и нет, и никому она не нужна, а что уж до неё, так ей-то и совсем наплевать на болтовню двух турок.

Взяла магнитофон и отнесла его в другую комнату. А, вернувшись, сказала:

— Ну, Вень, поезжай домой. Мне надо идти в приют.

Она предвкушала ту счастливую минуту, когда эту «музыку» проиграет братцу Павлу. Он-то уж знает, как употребить такую информацию.

Проводив Чубатого до машины, Мария пошла к Денису. Он сидел в своей большой комнате и, разложив на столе бумаги, считал прибыли, доходы и расходы.

— А чего вам считать? — сказала Мария. — У меня в компьютере вся бухгалтерия и даже все наши планы на будущее. Дела совсем неплохи: за последние два месяца мы имеем только от кроликов триста тысяч рублей дохода. К тому же выдаём хорошую зарплату рабочим.

Денис в уме прикидывал: триста тысяч рублей. В переводе на доллары…

— Не люблю считать на доллары. Скоро мы его прогоним из России.

— Откуда ты знаешь?

— Я радио слушаю. Доллар падает в цене, в Америке скоро кризис.

— Политик нашёлся. Финансист! Мне тоже противна чужая валюта, но кредит-то у Дергача я беру в долларах. Правда, последний кредит он дал беспроцентный, но время подходит, и я должен возвращать зелёные.

— А, может, и не надо возвращать. Я слышала, банкир любит рок-поп музыку, а у меня есть для него… Дайте магнитофон, я проиграю его любимую песенку.

Маша не спеша вставила кассету, и «музычка» заиграла. Как раз в этот самый момент к ним вошёл Павел. Сел за стол. Слушали. А когда девяностаминутная лента закончилась, Маша вынула кассету, положила её в карман куртки. Павел смотрел на сестру с любовью, но и в то же время с нескрываемой тревогой. Задал вопрос:

— Где ты взяла её… эту кассету?

— Не скажу. Это моя тайна.

— Тайна-то тайна, да только ты нам её должна открыть.

— Была должна, да расплатилась. Не открою.

— Мария, не дури. Ты хотя у нас и умница, но не всякий ребус способна разгадать. А дело в том, что кассета твоя таит силу большой бомбы или ракеты. Очевидно, и тот, кто тебе дал её, не понимает этого. А если бы понимал, он такой бомбой не размахивал где попало. Она и в кармане твоём взорваться может.

— Ну, Павел, нагнал страху! Знала бы, так и не показывала бы её вам.

— А кому бы ты её показала?

— А никому. Стёрла бы, а на её месте музыку бы написала.

Павел подошёл к ней, обнял за шею, привлёк к себе, поцеловал головку.

— Во всём ты у меня умница, а тут понять не можешь: кассета эта большую пользу сослужить людям может, многих деток наших, русских и девочек глупых, доверчивых от великой беды уберечь способна. Ну?.. Теперь-то ты меня понимаешь?

В разговор вступил Денис:

— Всё она понимает, а только дурачит нас. Я давно заметил: озорница она большая, и во всех, даже очень сложных вопросах дальше взрослых видит. Недаром же она дочка такого великого мудреца, как Евгений. Ладно, Мария: кто хозяин этой кассеты?.. У кого ещё она есть?

И Мария, посерьёзнев, сказала:

— Венька Чубатый мне её дал послушать, и не всю, а лишь малую часть. Я же заложила её в свой магнитофон и втайне от него переписала обе стороны. Он об этом не знает.

— Понятно, — сказал Павел. — Он возил этих турок, они считали его за дурачка и выбалтывали свои секреты. А он потом из отрывочных фраз сплёл этот прекрасный венок и похвастался тебе. У него, конечно, и другие есть кассеты, — ведь он возил турок не один год, да только переписать все его кассеты будет не просто.

Денис заметил:

— Он и действительно не очень умный парень, и я боюсь, что кассеты разлетятся, словно воробьи. А вот кому они попадут — неизвестно. Может и так случиться, что парню за эти кассеты снесут голову. Можно себе только представить, как взбеленится Дергачевский, прослушав такую «музыку».

Маше от этих слов стало не по себе. Она сильно встревожилась за жизнь Чубатого. Жалостливое её сердце вдруг заныло. И она, обращаясь к Павлу, сказала:

— Что же мне делать? Я бы не хотела, чтобы парню сделали плохо. Мне жалко его.

Павел заглянул ей в глаза, тихо проговорил:

— Уж не любовь ли у вас с Чубатым?..

— Сразу и любовь?.. Ну, при чём тут это?.. Жалко мне парня — вот и всё. Он хотя и дурашлив, и водку пьёт, а — хороший. Скажите, как помочь ему? Я завтра же сама поеду в Паньшино.

И Павел, сдвинув брови и подумав, сказал:

— Ехать к нему не надо. И не нужно его пугать, а деликатно намекнуть, что показывать её кому-нибудь опасно. Даже можно сказать: если фигуранты, упоминаемые в ней, про неё прознают, они могут принять меры, в том числе и самые решительные. Но об этом ему сказать лишь тогда, когда он тебе и другие кассеты даст прослушать и ты так же тайно от него их перепишешь. Вот эту операцию хорошо бы провернуть как можно быстрее. А про эту вот кассету ты никому не говори; и я очень тебя прошу отдать её мне, а я уж постараюсь употребить её на пользу людям и государству.

— Я для тебя её и записала. И, пожалуйста, поверь мне: ни слова никому о ней я не скажу. А теперь хотела бы обсудить с вами другой вопрос.

И она стала излагать этот другой вопрос.

— В своё время я дала Вячеславу деньги — небольшие, такие, чтобы они его не напугали. Сейчас у него работают восемь наших, станичных казаков, четыре казачки, дети да два художника из города. В Ростове заканчивают отделку иконостаса. Он мне ничего не говорит, но я подозреваю, что деньги у него на исходе. Как-то обмолвился: золота на купол мало, хорошо бы ещё прикупить, но денег нету. Вот я и хотела бы ему помочь, да как же я дам ему доллары? Откуда, скажет, берёшь? Бог весть, чего будет думать? Вот и хотела бы вас просить взять у меня деньги и ему передать. А?.. Хорошо я придумала?..