Эпоха Т. Шторма ушла вместе с XIX веком, и в наше время восприятие этого автора уже во многом иное, не такое, каким было в середине позапрошлого столетия. И тем не менее интерес к творчеству немецкого поэта и новеллиста не угасает. Современные читатели находят в его книгах то, что созвучно уму и сердцу людей любой эпохи. Свидетельством тому — многочисленные переиздания как отдельных произведений и сборников, так и собраний сочинений Шторма во многих странах мира, и тот факт, что литературное Общество Теодора Шторма — одно из самых активных в Германии и уступает по численности лишь Обществу Гёте, членом которого, кстати сказать, был в свое время и сам Т. Шторм. Интересно, например, что китайцы и японцы обнаружили в лирике этого немецкого поэта черты, близкие их восточному менталитету; в Японии с 1984 года существует даже собственное Общество Теодора Шторма.

«Кто хочет понять поэта, должен отправиться на его родину», — сказал в свое время Гёте, и публикуемая в этом издании новелла, как никакое, пожалуй, другое произведение в немецкой литературе, дает прекрасное представление о севере Германии — крае, который не только подарил жизнь замечательному писателю, но и во многом определил художественное своеобразие его творчества.

Ганс Теодор Вольдзен Шторм родился 14 сентября 1817 года в Хузуме — городе на западной кромке полуострова Ютландия, на побережье Северного моря, примерно в 80 километрах к северу от Гамбурга и в километрах 50-ти от нынешней датской границы. Говоря о дате своего рождения, писатель впоследствии обращал внимание на расхождение между, церковными книгами, где его появление на свет помечено 15 сентября, и свидетельством матери, настаивавшей на том, что родился он днем раньше. Поэт в этом вопросе верил больше матери.

Первое свое имя, Ганс, Шторм получил по традиции, существовавшей в роду его отца, нарекать так всех первенцев мужского пола. Теодором же мальчика окрестили просто потому, что имя красивое (означает «Дар Божий»!), а материнскую фамилию вдобавок к отцовской записали в метрику, поскольку мужская линия этого очень уважаемого в городе рода сошла на нет, и в своем старшем сыне родители видели, таким образом, еще и продолжателя патрицианского рода Вольдзенов, из которого, как Шторм напишет в письме к Э. Мерике, «столетиями выходили именитые купцы, синдики и градоначальники»^{3}.

Отец писателя Иоганн Казимир Шторм (1790–1874) происходил из крестьян, однако получил в Гейдельберге диплом юриста и благодаря умению вникать в суть любых юридических казусов стал известен в Хузуме и далеко вокруг, в том числе и на прибрежных островах, как дельный, серьезный и оттого преуспевающий адвокат. Последнее немаловажно, потому что едва ли не до конца жизни ему, Казимиру Шторму, придется регулярно оказывать материальную помощь быстро растущей в эмиграции семье сына, тоже к тому времени юриста и прославленного писателя. Очень немногие немецкие сочинители (Гёте и Шиллер — не исключение) могли тогда прожить на одни лишь литературные заработки.

В жилах предков Шторма по отцовской линии текла, по-видимому, славянская (польская) кровь. По крайней мере, так утверждал сам писатель в письме к австрийскому журналисту Эмилю Ку. Известный современный германист К.-Э. Лааге, президент Общества Теодора Шторма (1990–2003 гг.), именно этим объясняет «музыкально-меланхолические мотивы, звучащие в поэзии Шторма, и ее близость к рассказам великого русского прозаика Ивана Тургенева»^{4}.

Будущий писатель рос в простой, добропорядочной и здравомыслящей бюргерской семье. «Воспитывали меня мало, — вспоминал он под конец жизни, — атмосфера в доме была здоровая. Я никогда не слышал, чтобы кто-то говорил о религии или христианстве»^{5}. Особую привязанность мальчик испытывал к бабушке Магдалене Вольдзен (1766–1854) и прабабушке Эльзабе Феддерсен (1741–1829), имя которой упомянуто в самом начале публикуемой здесь новеллы.

Обстановка в домах обеих пожилых дам, воспоминания и рассказы о «старых временах» и славных предках навсегда запечатлятся в памяти будущего писателя и станут существенным элементом в структуре большинства его новелл-воспоминаний, где повествуемое прошлое непременно. связано с настоящим через фигуру рассказчика; оно становится настоящим, лишь проходя через призму минувшего.

Особое место в художественном мире Шторма занимает город Хузум и его окрестности с их специфическим приморским северным ландшафтом. Это и безлесые «марши» — бывшая некогда морским дном равнина, засеянная клевером и бобами и словно разлинованная нотными линейками водосливных канав. Заросшие вереском пустоши на исконной материковой земле («геесте») и прибрежные плотины со шлюзами, защищающими местность от больших и малых наводнений, и пасущиеся по склонам этих плотин тучные овцы (скот трамбует насыпи и одновременно удобряет землю, повышая ее плодородие) — совершенно обязательная деталь здешнего пейзажа. В ритме новелл Шторма читатель, без сомнения, ощутит постоянную смену приливов и отливов, каждые шесть часов обнажающих и затем вновь скрывающих под волнами большие участки прибрежного мелководья. И конечно же, в памяти останется и сам «серый город у моря» (строка из посвященного Хузуму стихотворения) с разноцветными черепичными крышами и с живописными фахверками[70] домов, с расположенным в центре монастырем Сент-Юрген, ставшим уже во времена Шторма богадельней для престарелых вдов. Не раз и не два встретится в лирике и новеллах писателя старинный хузумский замок с «рыцарским залом» и парком, в котором каждой весной под вековыми буками расстилается ковер лиловых крокусов — таких, говорят, нет больше нигде в мире.

Надо сказать еще и о том, что на малом пространстве провинциального городка, насчитывавшего чуть больше 16 тысяч жителей, вся жизнь была на виду, все знали друг друга, и различия по имущественному, социально-сословному или образовательному признаку никем не ощущались как непреодолимая преграда. Ведь женился же внук мельника — будущий отец писателя — на внучке сенатора, и никого в городе такой мезальянс особенно не удивил, ибо сословная принадлежность, как напишет Шторм в одном из своих стихотворений, «хотя и тешит тщеславие, но, в сущности, не значит ничего». «Шторм имел доступ в дома патрициев и в семьи ремесленников, он общался и с "сыновьями сенатора" (так, кстати, названа одна из его новелл. — А.Б.), и с конторщиками, кучерами, служанками и поденщиками»^{6}, — сообщают нам исследователи. Так, самым верным его товарищем был в детстве сын бедного сапожника, о котором позже будет написана одна из «Историй из бочки». Раннее знакомство с реалиями социальной и общественной жизни даст будущему писателю богатый фактический материал для таких новелл, как «В университете», «Ганс и Хайнц Кирх», «Двойник» и др.

Особую роль в деле становления Шторма как литератора сыграет дочь хузумского пекаря Лена Виз — его старшая подруга и талантливая сказительница из народа. Именно у нее юноша будет учиться искусству повествования. «И как же она рассказывала! — читаем мы в очерке-воспоминании "Лена Виз". — На простонародном наречии, чуть приглушенно, но с прямо-таки молитвенной торжественностью — будь то сказание о призрачном всаднике на белом коне, приключение, случившееся с ней самой или же где-нибудь вычитанное, — в ее устах все преображалось и, как из таинственной глубины, вставало и материализовалось перед слушателями»^{7}. Как видим, не только заметка от 1843 года в гамбургском журнале натолкнет писателя на сюжет о Хауке Хайене — одним из источников новеллы мог быть еще и фольклорный ее вариант, переработанный народной фантазией.