— Я давно уже это знаю, — сказал Хауке, не отпуская руку жены, которая хотела уже высвободить ее.
— Итак, мы по-прежнему остаемся одни, — сказала Эльке.
Но Хауке покачал головой.
— Я люблю ее, и она крепко обнимает ручонками меня за шею и прижимается к груди; ни за какие на свете сокровища не хотел бы я этого лишиться!
Супруга его сумрачно взглянула перед собой.
— Но чем же провинилась я, несчастная мать?
— Да, Эльке, об этом я также спрашивал Того, кто один только все может знать; но ты ведь знаешь, что Всемогущий Господь не дает ответа — на верное, оттого, что мы не в силах этот ответ понять.
Он сжал ей другую руку и нежно притянул жену к себе.
— Люби свое дитя не сомневаясь — это она всегда поймет!
Эльке бросилась мужу на грудь и выплакалась всласть; теперь она не чувствовала себя одинокой в своем горе. Затем вновь улыбнулась, коротко пожала мужу руку и выбежала вон. Забрав дочку из комнаты Трин Янс, она посадила ее к себе на колени и ласкала, и целовала, пока та наконец не пролепетала: «Мамочка, моя милая мамочка!»
Жизнь текла спокойно на смотрителевом дворе; но если бы не ребенок, то многого бы, конечно, недоставало. Постепенно миновало лето; караваны птиц улетели прочь; в опустевшем небе давно уже не пели жаворонки, и только у риги, где после обмолота можно было поклевать зерна, слышно было, как они вспархивают со вскриком; земля сделалась твердой от заморозков. Однажды днем в кухне старого дома, на деревянных ступенях лестницы, что вела от очага на чердак, сидела старая Трин Янс. В последние недели она охотно приходила в кухню и глядела, как хлопочет по хозяйству госпожа Эльке. С того дня, как маленькая Винке притащила ее сюда за передник, старуха уже не говорила о том, что не может держаться на ногах. Девочка сидела возле нее, опустившись на колени, и смотрела своими славными глазками на пламя, пляшущее в очаге; одной рукой она держала старуху за рукав, а другую запустила в белокурые волосы. Трин Янс рассказывала:
— Ты ведь знаешь, давным-давно я ходила за свиньями, а прадед твой был умница, каких не сыскать. Так вот, однажды вечером, когда на небе вовсю сиял месяц, на гаффе закрыли шлюзы, и русалка не могла попасть обратно в море! О, как она вопила, вцепившись чешуйчатыми руками в свои жесткие, всклокоченные волосы! Да, дитя, я сама видела ее и слышала истошные крики. Канавы меж наделами наполнились водой, и месяц светил так, что они казались облитыми серебром, и она переплывала из одной канавы в другую и, воздымая руки, всплескивала ими так, что это далеко было слышно, как если бы она хотела молиться; но, дитя, молиться эти твари не умеют. Я тогда сидела у порога на бревнах, заготовленных для строительства, и вглядывалась в болота, а русалка все плавала по канавам, и когда воздымала руки, они блестели, будто серебро или алмазы. Но потом она пропала, и дикие гуси и чайки, которые все это время молчали, вновь принялись летать с визгом и гоготом.
Старуха замолчала; а девочка спросила о том, что ей особенно запомнилось:
— Она не могла молиться? О ком ты рассказала, кто это был?
— Дитя, — отвечала старуха, — я рассказала о русалке. Это все нежить, они не обретут благодати.
— Не обретут благодати?! — повторила девочка и глубоко вздохнула, как если бы все поняла.
— Трин Янс! — послышался низкий голос от кухонной двери, и старуха слегка съежилась.
Это вернулся смотритель Хауке Хайен, который стоял теперь, прислонившись к дверному косяку.
— Что вы такое рассказываете ребенку? Не просил ли я вас держать свои небылицы при себе либо пересказывать их гусям и курам?
Старуха сердито взглянула на него и отодвинула от себя девочку.
— Это не небылицы, — пробормотала она, — это рассказывал мне еще мой двоюродный дед.
— Двоюродный дед? Но вы уверяли, будто сами все это видели.
— Не все ли равно? — заявила старая. — Но ведь вы мне не верите, Хауке Хайен; и моего двоюродного деда хотите сделать лгуном!
Она придвинулась ближе к очагу и протянула руки к огню в отверстии дровяной плиты.
Смотритель мельком взглянул в окно: сумрак еще не вполне сгустился.
— Пойдем, Винке, — сказал он и притянул к себе слабоумное дитя. — Я хочу показать тебе что-то за плотиной! Но сейчас мы пойдем пешком, потому что наш сивый у кузнеца.
Он зашел с девочкой в горницу, и Эльке повязала дочери большой теплый платок, спускавшийся на плечи. Вскоре девочка и отец уже шли по старой плотине на северо-запад, мимо отмели Йеверса до открытых ваттов, которые были уже почти неразличимы. Хауке то нес дочку, то вел за руку; постепенно становилось темнее, вдали все исчезло в тумане. Однако еще можно было на некотором расстоянии различить, как невидимые подводные потоки взламывают на ваттах лед, и, как когда-то в юности наблюдал Хауке Хайен, как поднимается из трещин клубящийся туман, и какие-то причудливые создания принимаются прыгать, и раскланиваться, и неожиданно расширяться до ужасающей величины. Девочка пугливо прижалась к отцу и закрыла лицо руками.
— Это морские черти, — прошептала она сквозь пальчики, — морские черти!
Хауке покачал головой.
— Да нет же, Винке! Это не русалки и не морские черти. Ничего такого и на свете нет; кто тебе про них рассказал?
Винке взглянула на него тупо и ничего не ответила. Он ласково погладил ее по щеке.
— Погляди-ка туда опять! Это всего лишь бедные голодные птицы! Видишь, как теперь вон та, большая, распростерла свои крылья. Они охотятся за рыбой, которая подплывает к трещинам, там, в тумане.
— За рыбой, — повторила Винке.
— Да, дитя; все это такие же, как и мы, живые твари. И нет ничего иного, только Всемогущий Бог повсюду!
Но маленькая Винке упорно смотрела в землю и даже дыхание затаила; казалось, дитя насмерть перепугано. Пожалуй, так оно и было; отец окинул ее внимательным взглядом, а затем наклонился и заглянул в лицо, но девочка замкнулась в себе. Он взял дочь на руки и сунул ее застывшие ручонки в свою большую, теплую шерстяную рукавицу.
— Малютка Винке, — сказал он, но та не вняла теплоте, скрытой в его словах, — я тебя согрею! Ты ведь наше дитя, наше единственное дитя! Ты ведь нас любишь!
Голос его прервался, но девочка ласково прижалась головкой к отцовской грубой щетине. Мирно возвратились они домой.
После Нового года пришли в дом и новые заботы; смотритель заболел болотной лихорадкой, да так сильно, что был уже почти на краю могилы; после того как Эльке выходила его, он восстал с одра совершенно другим человеком. Слабость тела перешла и в душу; и Эльке с тревогой смотрела, с какой легкостью он теперь всему радовался. И все же к концу марта ему вновь захотелось оседлать своего сивого и проехаться вдоль плотины; день был на исходе, и солнце, с утра ярко сиявшее, окуталось дымкой.
За зиму случилось два наводнения, но не слишком значительных. Правда, там, на другой стороне побережья, на одном из островков утонуло стадо овец и оторвало кусок прибрежной полосы; но здесь, на этой стороне и на новом коге, стихия не причинила никакого серьезного вреда. Однако в последнюю ночь бушевал шторм, и Хауке теперь хотелось собственными глазами осмотреть плотину. Смотритель уже обогнул юго-западный угол плотины и убедился, что стены тут устояли против напора волн; когда же он добрался до северного угла, туда, где новая плотина упиралась в старую, то и там стены новой остались неповрежденными; однако в месте, где течение когда-то достигало старой плотины и затем бежало вдоль нее, был разорван и смыт довольно обширный кусок дерна, а в стене плотины появилась промоина, сквозь которую виднелась теперь путаница мышиных ходов. Хауке соскочил с коня, чтобы вблизи осмотреть повреждения; мышиные ходы, почти неприметные, угрожающе уходили вглубь. Смотритель перепугался; при строительстве новой плотины следовало проявлять особую осторожность; и если тогда что-то было упущено, теперь следует это наверстать! Скот еще не выгнали на пастбище, трава еще непривычно редка, и, куда ни взглянешь, повсюду дико и пустынно. Хауке вновь сел на коня и поехал дальше по побережью; начался отлив, и потому можно было различить русло, которое течение проложило сквозь ил с северо-западной стороны к старой плотине; однако на всем протяжении своего пути он видел, что плавный профиль новой плотины отразил натиск волн. Смелые замыслы зароились в душе смотрителя; надо не только укрепить старую плотину, придав ей мягкий профиль; но прежде всего нужно отвести опасный ток воды, построив запруду или частокол, переплетенный прутьями. Хауке проехал еще раз вдоль новой плотины вплоть до ее северо-западной стороны и затем обратно, не отрывая взгляда от четко обозначенного в илистой почве русла, вновь проложенного течением. Конь рвался вперед и бил копытами, но всадник сдерживал его, желая ехать медленно, чтобы улеглось возраставшее в душе беспокойство.
