— Стой! — вскакивая, закричал комбат.

Солдат обернулся, и в этом человеке с побелевшим, перекошенным лицом, с не своими, какими-то мутными глазами, он только теперь узнал Васильева.

— Что ты делаешь, подлец? — набегая на него с пистолетом, закричал Тарасов.

— Озверел! Негодяй!

И трудно сказать, чем бы кончилась эта стычка, если бы не Абрамов. Он напролом пробуравил себе дорогу в снегу и, хватая ртом воздух, встал перед Тарасовым, вскинув к шапке руку:

— Разрешите доложить — прибыли!

Слова старшины как-то плохо доходили до сознания, но его вид, вид человека, знающего порядок и службу и тем самым как бы говоривший, что и все должны знать то же самое, устыдил и Тарасова, и Васильева. Васильев отвернулся и поднял винтовку. Тарасов пихнул пистолет в кобуру.

— Поселок взят, товарищ старший лейтенант, сам проверил, — удовлетворенный, что комбат и Васильев остыли, продолжал старшина и, отняв руку, добавил, извиняясь:

— Не вдруг вас найдешь. Подзапоздали малость…

Выстрелы и крики затихли — все было кончено…

— Что ты делаешь, а?.. — с горечью, покачав головой, глядя на Васильева, проговорил Тарасов. — Видно, плохо я втолковывал: кому служим, где служим, чему служим, если ты забыл, что злом сеют зло, а добром добро.

Васильев, понурясь, молчал.

Торопливо выдираясь из снега, к Тарасову приближался взводный. Младший лейтенант Ивушкин, еще совсем розовый мальчишка, был в настоящем деле впервые. По его бледному лицу и по дрожащим губам видно было, что он ошеломлен виденным, знает, что с него гневно спросят, и чувствует свою вину тоже. И комбат пожалел его, смолчал, а когда Ивушкин вытянулся перед ним, приказал:

— Пошлите десять человек помочь раненым. Остальные пойдут со мной.

— Есть! — ответил взводный и не удержался, сказал сам:

— Ничего не мог поделать, товарищ старший лейтенант. Попробуй его останови.

Комбат терпеть не мог таких вот оправдательных речей от своих командиров и сразу обрезал:

— Ладно! На кого жалуешься? Исполняй!

— Есть!

Пока взводный и Абрамов собирали людей и отряжали, кого нужно, к раненым, Тарасов поговорил с начальником связи.

— Не вызывали меня?

— Командир полка вызывал. Я ответил, что вы в бою. Приказано передать, чтобы этого больше не повторялось.

— Кто тебя просил делать это? — рассердился Тарасов.

— Так что же было говорить? Он ведь просил вас к телефону.

— Просил, просил… — проворчал Тарасов, понимая, что сердиться на других ни к чему. Выходит, обманул майора, обещая ему держать себя в руках.

— Еще что?

— Благодарит всех за прорыв. Приказал идти на поселок во что бы то ни стало.

— А что у них там, ты не спросил?

— Спросил.

— Ну и что?

— Ответил — все в порядке.

— Сейчас связь есть?

— Нет.

— Как нет?

— Оборвалась. Послал на линию телефониста.

— А рация?

— Начали было вызывать, да вот пришлось прерваться.

— Давно говорил с майором?

— Нет.

— Ладно. Пока не связывайтесь, поберегите питание, да и всякую минуту беспокоить майора тоже не дело. Собирай своих людей — сейчас пойдем к поселку.

— Есть собрать людей!

Цепочка людей, впереди которой шел комбат, спустилась по склону сопки, пересекла долину. Внезапно, где-то совсем рядом, ухнуло раскатным громом не от земли, а с неба, и все в растерянности невольно поглядели вверх. Сзади грохнул взрыв. Все обернулись туда, но ничего не увидели — снаряд разорвался где-то за сопкой.

Артиллерийская стрельба в сопках имеет свои особенности. Артиллеристы, стремясь поразить цель на вершине сопки или горы, ведут снаряды один за одним все ближе к вершине. Кажется, еще на одно деление поднять прицел — и будет как раз в точку, но следующий снаряд, пройдя над самою вершиной, улетает за эту вершину черт знает куда. Такие шальные снаряды залетают в самые неожиданные места. Новичка, оказавшегося под огнем таких снарядов, это может сбить с толку, но такая стрельба — не прицельная стрельба. И комбат, и все здесь были не новички, и этот взрыв сказал им, что заработала наша артиллерия.

— Пошла писать губерния! — прокричал Абрамов, выразив этими словами общее состояние какого-то особенного волнения. Никто не сомневался, что завязывался бой основных наших и вражьих сил. Звуки артиллерии, как и всякие другие, воспринимались здесь по-разному. Окажись с батареей в одной долине — звуки упругими шарами от каждого выстрела накатываются и накатываются на тебя. Окажись от батареи по другую сторону сопки — и. звуки рушатся на тебя сверху, как гром с неба. Склоны сопок образуют как бы устремленный вверх рупор, и по нему звук несется вверх, а оттуда уже назад, вниз. Грохот, до боли в висках, сдавивший уши, снова обрушился сверху, и Тарасов понял, что батарея где-то рядом, за сопкой. Абрамов, Ивушкин, начальник связи стояли перед ним, ожидая распоряжения.

— Надо заткнуть им глотку! — приказал комбат.

— Есть заткнуть глотку! — обрадованно ответил Абрамов и махнул рукой, приказывая своим товарищам следовать за собой.

Выбравшись на гребень седловины, Тарасов увидел внизу, в лощине, шестиорудийную батарею врага. Орудия стояли уступом один к другому. Это было удобней тем, что можно, развернув пушки на месте, вести огонь и по флангам, и, если понадобится, назад. Вражьи артиллеристы были опытны. Орудия выбрасывали из стволов короткие вспышки пламени. Стволы их, дрогнув, чуть вздергивались, откатывались назад, точно стараясь прыгнуть за стальные щиты, и снова выползали вперед на всю длину, изрыгая пламя, сотрясая воздух какими-то дзинькающе-подвывающими звуками.

Хорошо было видно, как бегали от орудий к снарядным ящикам артиллеристы в расстегнутых куртках, как пихали снаряды в дымящиеся открытые казенники, как, прильнув к панорамам, поворачивали маховички наводки, как взмахивали руками командиры, приказывая: «Огонь!» Разгоряченные стрельбой, они не очень-то смотрели, что делалось кругом. Не замечали приближавшихся к ним короткими перебежками от дерева к дереву, от валуна к валуну бойцов Абрамова и Ивушкина. Не видели и того, что с другой стороны, еще ближе к ним, были и другие наши бойцы, посланные кем-то из ротных.

По склону сопки, через которую била батарея, помчался лыжник. Он несся не останавливаясь, прямо под выстрелы, как юла виляя меж деревьев, порой совсем пропадая в вихрях снега на крутых поворотах. Тарасов сразу понял, что этот лыжник углядел наших и мчался предупредить своих. Припав на колене, он прицелился и, когда ухнул очередной орудийный выстрел, дал очередь. Мимо! Еще очередь! Мимо!.. Лыжник домчался до батареи и, показывая в сторону Тарасова, что-то крикнул своим. Вражья цепь, развернувшись под огнем наших бойцов, залегла перед батареей, открыв злой автоматный огонь. Пули щелкали по стволам елок, пели над головой. Тарасов, как и все наши, вынужден был залечь и искать укрытия. Он просунулся к стволу ели под нависший лапник. Вражьи артиллеристы торопливо разворачивали в сторону комбата два орудия.

«Давай, давай!» — торжествующе думал Тарасов, видя, как наши бойцы с другой стороны вплотную набегали на батарею. Первым их увидел вражеский артиллерист. Выронив снаряд, он что-то вскрикнул (Тарасов видел, как он широко открыл рот), взмахнул руками и, подсеченный пулями, скрючился и ткнулся в снег.

— Вперед! — перекрывая крики и стрельбу, приказал, поднимаясь, Абрамов и кинулся на врага.

Тарасов видел, кaк люди сшибались, стреляли друг в друга, падали, взмахивали руками с ножами, били друг друга об орудия. Все путалось перед глазами. Кто был наш, кто чужой, кто что сделал и как делал — трудно было различить. Те и другие, зная, что и сама жизнь каждого зависит от того, чья возьмет, бились отчаянно. Тарасов понял, что наша берет по вырывавшимся из схватки вражеским солдатам.

Комбат подошел к батарее, внимание его привлек стоявший на корточках возле орудия боец. Придерживая рукою голову лежащего товарища, он, другою рукой ухватил за подбородок, тряс его, приговаривал: