В объятиях вечных неба, в спокойных ласках вод видна была любовь; все млело в неге, все млело в тишине.

Чтобы душа в тумане дум прониклась глубиной покоя, чтоб поняла, что жизни бури нужны лишь для того, чтоб оценить покой, неведомая воля, руководившая душой, умерила ее полет.

С мерцанием в небесах, с потоком искр на море и с трепетом любви и полного покоя прошла над морем ночь.

Настало утро.

Настал и светлый день, прошел — и снова вечер».

Видна невдалеке земля.

Цветов душистый запах несется к небу. Пропитанный благоуханьем роз, лимонов, струится воздух и темнеет вдали над городом.

Уж слышен гул толпы; сначала смутный, но вот отдельные в нем ясны голоса.

По улицам зажглись огни.

Волнуется несметная толпа.

У храма нового, все в белых одеяниях, стоят жрецы.

Чего-то ждут.

Все замерли.

Вдали блеснули копья, шлемы.

Толпа заволновалась. Раздвинулась. Как будто расступилось море.

Раздался звук рожка; послышалось людское пенье; вот слышен цистры звон; чу, залились свирели.

Идут.

Отряд солдат нес факелы. За ними в странных одеяниях, полуодетые, но все в цветах, с распущенными волосами, шли девушки. Толпа прекрасных юношей, украшенных венками, везла жреца и девушку в богатой колеснице. Кругом шли важные жрецы, а позади них негр. Он нес в руке змею. За ним, на расстоянии, толпа людей, одетых в тоги, шла молча. Среди толпы на золотых носилках, покрытых пурпуром, Нерон.

Он храм воздвиг египетскому богу и шел с придворными молиться.

Колонны в два ряда, а впереди изображенье Гора. Курильниц аромат, живых цветов благоуханье носились в воздухе; дышалось трудно.

Молящиеся вдоль стены и с ними Цезарь.

Среди колонн поставлен гроб; над ним рыдает кто-то. Над телом Божества Изида плачет.

Танцует девушка одна под звуки арф. Закрыв глаза, закинув голову, в движеньи сладострастном, немой толпе она являет сказку счастья.

Нерон пресыщенный глядит, не может оторваться.

Вдруг ринулся…

Забыл он храм, забыл молитвы. Его поработил вид молодого тела.

Он бросился на девушку и жаркими губами прильнул к ее лицу.

Он что-то шепчет ей, чего-то требует и тело хрупкое Изиды руками грубо обнимает.

От оскорбленья девушка заплакала сначала, потом окаменела. Она увидела глаза, горевшие безумьем страсти.

Вдруг в храме крик раздался.

Кричала девушка; совсем забылся Цезарь…

Придворные захохотали, а возмущенные жрецы к Нерону бросились.

Один из них с ножом в руке на Цезаря метнулся, но Цезарь отскочил — и промахнулся жрец, а нож в грудь девушки вонзился.

Жрец бросил нож, склонился к девушке и зарыдал, как плачет мать над трупом сына.

— Что сделал я, сестра?!.. Прости… Зачем привез тебя я в Рим, в развратный город власти? Амун великий, помоги!..

Тут подошли солдаты и увели безумного жреца.

— Он Цезаря убить хотел, — так говорили люди.

Храм быстро опустел. Толпа рассеялась, и замер город.

Зловещая царила тишина; огни погашены; по улицам ходила стража.

Собравшись в скрытом помещеньи, жрецы о чем-то совещались: ведь Цезарь осквернил служительницу храма; защитником был брать… Что делать? Брат ведь прав, но кара неизбежна: у Цезаря пощады нет.

Вот Палатинский холм. Жилище Цезаря.

Покрытый сплошь постройками и зеленью пахучих померанцев, своей громадою он давит город.

Средь зелени белеют статуи, отдельные колонны и, гордо поднимаясь к небу, стоят на страже сосны.

Душиста ночь, и дремлет воздух. Лишь сосны шепчутся о страшной власти, что на холме царит.

Дворец не освещен; но в спальне Цезаря горит огонь.

В углу стоят носилки. На них, как мертвая, лежит танцовщица из храма.

По комнате, как в клетке зверь, свирепый Цезарь мечется. Он часто к раненой подходит и молча на нее глядит. В лице его видны и злость обманутой любви и жалость.

Вдруг страже у дверей он тихо приказал ввести к нему жреца, что на него накинулся с ножом.

Ввели жреца, а вместе с ним вошли старейшие из храма.

— Мне говорили вы, что этот жрец ей брат, и чести он защитником явился. Что оскорбил святыню храма я, поцеловав танцовщицу. А знаете ли вы, жрецы, что Цезаря любовь не оскверняет, что Цезаря любовь свята, что Цезарь всемогущ, что Цезарь — бог, что завтра храм с землей сравняю, жреца зверям отдам, а вас плетьми из города велю прогнать?..

Так говорил Нерон.

Больная застонала и, повернувшись к Цезарю, чуть слышным голосом пролепетала:

— Ты, Цезарь, говоришь, что Цезарь — бог. Мне в храме ты шептал, что за любовь отдашь полцарства. Ведь ты не лгал — ты, Цезарь, бог, а бог не лжет. Меня ты любишь, говорил. Тебе я верю, Цезарь. Из-за любви ко мне прости жрецов и брата, а мне верни здоровье. Ты, Цезарь, бог, ты — всемогущ.

Нерон был удивлен.

Ему поверили в любви, поверили, что Цезарь бог. И кто же? — прекрасная из храма жрица, почти дитя.

Он в жизни первый раз смутился.

— Мне веришь, девушка? Ты не ошиблась. Ступайте все, я вас прощаю. Пусть брат останется. Позвать врачей и им сказать, что воля Цезаря — вернуть здоровье жрице. Прощай, дитя. Все говорят, что Цезарь — зверь, но Цезарь — бог и человек, и Цезарь тебя любит.

Нерон ушел, а девушка, лишившись сил, упала на постель.

К ней подошел спасенный брат.

Земля проснулась. Ее всю ночь луна ласкала своими нежными лучами. С ней ласково играли тени и, мягко падая на грудь, при легком ветерке плели на ней покров причудливым узором, чтоб скрыть от глаз минутный трепет страсти.

В кустах пел сладко соловей, и звуки его песни, как гимны в честь любви, дрожали в воздухе и волновали землю.

В садах шептались люди; то вздох послышится, то робкий поцелуй…

Цветы кругом так дивно пахли: так нежно воздух трепетал…

— Как ночью хорошо, — подумала земля и зарумянилась зарей.

Ей стало стыдно ночи; она очнулась.

Пропал зари румянец быстро, и бледность наступающего дня покрыла землю.

В богато убранном покое, у растворенного окна, на драгоценном ложе лежала девушка.

Большие черные глаза смотрели грустно, а губы бледные ловили жадно дыханье утра.

У ног ее сидел печальный брат.

— Готек, я видела недавно сон; Изида ко мне во сне явилась и позвала к себе. Я знаю, что душа покинет мое тело. Я смерти не боюсь, я не боюсь суда. Скажи, что будет с телом? Его сожгут? Душа моя что будет делать? И как достигну я блаженства, когда не будет тела?

— Не бойся, милая сестра. Наш мягкосердый Бог доставит вечное блаженство твоей душе без единенья с телом. А чтобы у души было прибежище, я вот что сделаю. Мне дал священную мастику наш старший жрец. С мастикою смешаю пепел и камень сделаю, такой же голубой, как наше небо. Мне главный жрец сказал, ты слышишь, заклинанье, чтоб вызвать душу. Пока я жив, мы будем видеться, ты будешь оживать и утешать жреца, сестры убийцу.

Он зарыдал.

— Не плачь, Готек, я не страдаю. Я даже рада, что теперь, не зная жизни, умираю. Я видела здесь жизнь, она ужасна. Нет чувства в людях, нет любви. Людей тут нет, одни рабы. Злодей Нерон всем миром правит. Его любовь — свята, его любовь не оскверняет, он всемогущ, он бог…

— Любовь его — туман, а власть лишь призрачна. Он бог? Да, для червей. И это Цезарь, а кругом…

На другой день я проснулся очень поздно. У постели моей стоял Пильман с озабоченным лицом.

Я думал, господин, что ты захворал. Вставай скорей. Хозяин два раза приходил о тебе справляться.

Я скоро вышел.

Хозяин встретил меня очень радушно, но, когда я заикнулся, чтобы просить объяснить мне вчерашние события, он сухо остановил меня словами:

— Запомни то, что ты видел и что понял. Чтобы прожить, этого достаточно. Береги браслет, а главное, камень; не злоупотребляй заклинаньем и не беспокой напрасно чужой души. При частом нагревании камень может лопнуть, и душа останется без прибежища или переселится в тело другого человека.