Брежнева слушали вяло. Все уже привыкли к красивым речам. Знают, что ничего им не будет и что даже на закрытом Пленуме не осмелятся на какую-нибудь крутую акцию, которая может выглядеть скандально и очернит «новые грандиозные успехи».

Пленум постановил и дальше «руководствоваться выступлениями Брежнева по этому вопросу».

Бовин говорит, что был момент, когда показалось, что Брежнев на Пленум не пойдет: не здоров, мол, устал от Форда, Цеденбала и Жискара, и вообще, - мигнул Бовин, - чувствовалось за всем этим, что «что-то происходит».

Этой атмосфере усталости и томительно пышной бездеятельности соответствовала процедура с Демичевым: его оставили кандидатом в члены Политбюро, освободив от должности Секретаря ЦК. В самом деле, зачем будоражить общественность, возбуждать всякие разговоры? К съезду само собой все образуется.

Мой проект резолюции Пленума, из-за чего так суетился Пономарев, как и следовало ожидать, оказался в корзине. Не знаю уж, как и кому Б.Н. его представлял, но в принятой резолюции следов моего творения незаметно.

29 декабря 74 г.

На восемь дней отпросился отгулять отпуск и поехал в Пушкино.

Конечно, там писал про разные вещи.

Вот одно из размышлений. Живем, вроде в обстановке «всеобщего порядка и спокойствия» в отличие от всяких заграниц. А там - инфляция, безработица, забастовки, социальная ненависть, нападения и похищения людей, взрывы бомб в магазинах и кафе, а то и просто военные действия - стреляют из пушек и бомбят и во Вьетнаме, и на Ближнем Востоке. Судят и казнят, например, в Эфиопии. Не слишком ли нам спокойно?! Не закоснели ли мы в своем видимом благополучии, а оно, должно быть, действительно, массовое. Недели две назад прошел слух, что с 1 января подорожают кофе и полотняные ткани. Так магазины были буквально опустошены. Люди расхватывали все - пододеяльники, простыни, наволочки и прочее белье на сотни рублей в одни руки! А кофе покупали даже такое, которое, наверно, лежало годами и давно выдохлось.

19-21 декабря в Будапеште была Подготовительная встреча к европейской конференции компартий. Накануне говорили о серьезных осложнениях в отношениях с Хоннекером, будто он нас крупно обманывает, произносит подобострастные речи, а сам интегрируется с ФРГ. В результате встречи мы получили то, что хотели - рабочую группу в нужном составе, и теперь начнется в темпе закулисная подготовка, на основе сочиненных нами на Даче Горького текстов, а потом инфильтрация в тех, кто за нас целиком.

Впрочем, братские товарищи за пределами рабочей группы все уже прекрасно видят. Англичанин Фалбер прямо мне сказал: «У всех, с кем бы я ни говорил, ощущение, что все варится за их спиной, но никто не хочет выступать в роли enfant terrible, хотя робкие попытки были со стороны югославов, румын, испанцев и итальянцев». Никто не хочет оказаться за бортом, сойти с этого старого корабля, называемого Международным Коммунистическим Движением. А раз так, приходится мириться с отказом от безбрежно демократической процедуры: нельзя же, в самом деле, писать один или два документа в двадцать восемь рук.

Румын произнес речь, которая в подтексте вся была направлена против нас. Он говорил примерно следующее: Никакой подлинной реальной разрядки нет и не будет, пока не распустят блоки, не выведут войска из других стран, не уничтожат ядерного оружия, не перестанут вооружаться. Пора переходить от слов к делу - от заявлений к реальным мерам и т.п. в этом духе. Я включил это в шифровку для Москвы, для Политбюро. Пономарев меняя поддержал. Но Катушев, курирующий социалистические братские партии, взбеленился: вот, мол, всегда плохие румыны, да югославы, а ваши испанцы и итальянцы всегда хорошие, хотя говорят то же самое. Катушев вычеркнул мой абзац. Но тогда взбеленился Б.Н. и вписал нечто подобное моему. Катушев вычеркнул опять, заявив, что иначе он не подпишет шифровку.

Уже в Москве я узнал от Рахманина (первый зам Катушева), что, информируя свой Отдел о встречах в Будапеште, Катушев с негодованием говорил обо мне.

От чего все это происходит? От того, что даже в рамках Политбюро политику делают не открыто, а путем умолчаний и «нежелания волновать» высшее начальство. Хорошо: ты не хочешь обострять отношения с румынами, может быть это мудро, но тогда добивайся, чтобы это было общей политикой, а не пытайся проводить свою из-под полы, обманывая своих товарищей и втирая очки ПБ. И не в моральной стороне только дело: трусость всегда наказывается -в большой политике, разумеется.

Послесловие к 1974 году.

Записи этого года - «хроника текущих событий». С теперешней вышки, однако, в них проступает тенденция. Из разнородных наблюдений и размышлений, из информации, как правило, недоступной публике, образуется картина, в красках и сюжетах которой - унылая безнадежность.

Кончилась крахом мирная чилийская революция, победила португальская революция. Хотелось видеть в их опыте какой-то просвет для движения по пути, открытом 1917 годом в России.

Контакты с социал-демократией, с лейбористами тоже побуждали думать о дополнительном дыхании для антикапиталистического процесса.

Однако угнетали все более убедительные факты разочарования в советском социализме союзнических, «братских», вообще левых сил. И на этом фоне попытки реанимировать «идейное» единство международного коммунистического движения выглядели все более безнадежными, даже смешными.

Стремительное размывание социалистического имиджа Советского Союза, потеря им роли «идеологической державы» подтверждались и усугублялись гонениями на диссидентов, подавлением творческой свободы, пошлым мини-культом Брежнева, нагнетанием лжи в пропаганде, циничной фальсификацией прошлого и настоящего в общественных «науках». Происходила вопиющая «дивергенция» между марксистско- ленинским вероисповеданием и реальностью, которая уже погружалась в глубокий кризис и вызывала у многих отвращение.

Утрата Советским Союзом революционного импульса и потенциала, произошедшая давно, но еще не вполне освоенная противниками в «холодной войне», получила новое подтверждение в фактическом поражении советской политики в арабском мире, где мы маскировали великодержавие поддержкой «национально-освободительного движения». По этой же причине СССР инициирует разрядку международной напряженности, рассчитывая, впрочем, обмануть своих партнеров по «Хельсинскому процессу», выиграть время.

Интеллигенты-партаппаратчики, которым доступна закрытая информация, начинают понимать, что окружающий мир круто меняется и что наша политика неадекватна, тупиковая и уже опасна. У самого Генсека, не очень «быстрого умом», но хорошо осведомленного, прорываются признания, что «империализм уже не тот», а мы о нем все так же «талдычим», как 20 и 30 лет назад.

Однако, какие бы разумные заявления ни делались, какие бы красивые миролюбивые речи ни произносил уже впадающий в косноязычие сам Генеральный секретарь ЦК КПСС (а случались даже конкретные шаги вполне на уровне здравого смысла), система и ее механизмы исключали перемену стратегического курса, определяемого изжившей себя идеологией.

В «томе» много о практике патерналистского общения КПСС с зарубежными компартиями, об усилиях некоторых работников ЦК - манерой держаться, «умными» речами, умением слушать собеседника, вести дискуссию - как-то сгладить неравноправие в комдвижении. Сами эти партии пытались вырваться из замкнутого круга, в котором Великая русская революция и логика развития Советского Союза их обрекли пребывать и в котором они, особенно после XX съезда КПСС, вынуждены были метаться между «отторжением и притяжением» к одной из сверхдержав и оплоту исходного их смысла, самой материальной возможности (!) их существования.

Представляет, кажется, и собственный интерес фактическая панорама рассказанного в «томе»: инерционное исполнение служебных обязанностей и переживания по этому поводу, мелочные интриги и тщеславные амбиции, иерархические порядки и фарисейские правила игры в партийный долг, двоемыслие и двусмысленность добросовестной работы думающих и образованных партийных чиновников, приближенных к самым верхам власти.