Был разговор с Б.Н. Он сообщил об обмене мнениями на Политбюро. Начал Брежнев: нехорошо, мол, у нас получается - на руководящих постах почти уже совсем не осталось евреев. Один Дымшиц (зам. председателя Совмина СССР). Везде мы его в этом смысле демонстрируем. Надо изменить это. Зачем нам создавать впечатление, что у нас какие-то антисемитские соображения в этих вопросах... Другие поддержали. Б.Н. считает, что этот разговор был заранее подготовлен, в частности, не без участия Андропова.
Сам Б.Н. будто бы в ходе «обмена» сказал: правильно, мол. Конечно, был одно время (!) перегиб в другую сторону, когда Каганович пришел в МК и вообще в аппарат. Начал повсюду сажать евреев, а русских выдворять. Для этого была придумана углановщина, мол, чтобы обвинить людей в троцкизме. А на самом деле - люди из революции, настоящие рабочие-ленинцы.
Читаю в «Иностранной литературе» Андрэ Моруа «Из писем незнакомке». Концентрат французской манеры - от Паскаля через Анатоля Франса к Валери. Вкусно читать, да и поучительно.
29 января 74 г.
Вчера приехал в Успенку, чтобы отбыть те 10 дней отпуска, которые Пономарев отнял у меня в прошлом году.
Утром были великолепные лыжи: три с половиной часа с очень хорошей спортивной скоростью. И еще мог бы часа два носиться. Размышлял, походя о том, что лет 20 назад я не умел так ходить на лыжах, да и не выдержал бы такой нагрузки. Я себя чувствую молодо, продутый весь свежим ветром или окропленный какой-то живительной водой.
Навез с собой книг и прочей «информации», только бы было время углубиться. Читаю, вот в который раз, ленинский «Ответ Киевскому» и «О карикатуре на марксизм». Когда вдумываешься глубоко в текст этих двух великолепных вещей, ленинские известные мысли предстают иначе, чем в идеологическом нашем обиходе. Потрясающая ленинская многоплановость. В его фразах и образах образуется такая полярность, как магнитное поле, которая рождает массу ассоциаций и размышлений, вызванных собственным политическим опытом.
Опять читаю Герцена. На этот раз «Русские немцы и немецкие русские». Поразительно много корней нашей современности находишь у Герцена. Свойство гения или свойство жизни, которая где-то в основе не меняется? Так же как у Андрэ Моруа: основные законы отношения «мужчина-женщина» не меняются.
8 февраля 74 г.
Вышел на работу. Прочитал телеграммы. Садат прогнал Хейкала, потому что он, оказывается, мешал ему крениться к американцам. Он был насеровцем, а Садату это уже мешает. Словом, наша «игра» в Египте» проиграна.
Соколов (консультант Отдела) приехал из США, с пагоушских встреч. Его «коллеги» по Пагоушу стали жестче: уверены, что мы их во всем обманываем (и в торговле, и в военном плане, и на Ближнем Востоке). Эти интеллигенты почти требуют послать авианосец к берегам нефтяных шейхов. Рядовому американскому обывателю - автомобилисту надоело с 6 часов утра вставать в очередь за бензином.
Волобуева сняли с директорства Института истории на президиуме АН, не дождавшись от него заявления об отставке. Я знаю, как все было. Сам он тоже дважды звонил: врет в главном. Ему давно надо было уходить, но он воспитан в «коридорах парткомов и партбюро». Он не знает ни гордости, ни презрения, он мелок и суетен. Теперь его прогнали за «ревизионизм» - и он пишет жалобу Суслову, ссылаясь на то, что он еще 15 лет назад боролся против ревизионизма «Вопросов истории». Впрочем, тогда его прогнали из ЦК за «догматизм», за то, что он не понял духа XX съезда. После чего он тоже жаловался в ЦК на Румянцева (тогда зав. отделом), который-де действовал не принципиально. Мне противна моя связь с Волобуевым, конечно, не потому, что он потерпел поражение. Он и не мог выиграть, потому что беспринципный и мелкий человек оказался борцом за правое дело - против Трапезникова и Ко.
Б.Н. сообщил, что предстоит готовить доклад к 104-ой годовщине В.И. Ленина!
Умер Мочульский. На мгновение возникло memento more, но не огорчился. Впрочем, это своего рода тоже «сын нашего времени».
Читаю Эйдельмана «Секретная политическая история России XVIII-XIX веков и вольная печать». Книга рассчитана на ассоциации. Но и по исполнению, и по материалу - великолепна. Между прочим, она - один из признаков превращения исподволь нашей «исторической науки» в самое себя, обратного движения к своему предназначению - рассказывать о прошлом, а не извлекать из каждого факта только то, что относится к «общим закономерностям» (чем она - советская историческая наука - занимается уже много десятилетий). Факты теряли самостоятельный смысл, они служили лишь символами социологии, ее чешуей.
10 февраля 74 г.
С утра занялся многотомником «Международное рабочее движение», введением к нему, которое будет принадлежать Б.Н.'у.
Играл в теннис. Сейчас листаю «Воспоминания о Герцене».
Днем сходил в Пушкинский музей. Там - день памяти А.С., 137 лет со дня смерти. Слово о Пушкине произнес Дезька (Самойлов). Маленький зал забит до невозможности. Потом директор музея, кстати двоюродный брат нашего консультанта Козлова, сказал, что вмещает он 200 человек, а в нем сейчас 300 и еще 150 в комнатах музея слушают через трансляторы. Публика - от интеллигентских бабушек до самых маленьких, есть известные персоны культмира. На 50 % - еврейская аудитория. Самая поверхностная причина этого - они больше любят всякие виды интеллигентской самодеятельности. А между тем, Дезькино слово могло бы войти в историю общественной мысли. Говорил он не более 10минут. Собственно, три сильно и просто оформленные мысли:
1. Облик современного цивилизованного человека нашей страны сложен по Пушкину. Мы этого не замечаем, потому что Пушкиным пропитана вся наша культурная традиция, в которой вырастает такой человек.
2. Пушкин нашел и дал нам меру соотношения между нашей страной и всем миром, определил место русского человека в интеллектуальной истории этого многонационального мира.
3. Пушкин ближе (должен быть ближе) к нам, чем те в XIX и частью в XX веке, кто унаследовал от него русскую литературу - духовную традицию. Он человек чести, а не совести. Вспомните Лермонтова: «. невольник чести». Про совесть писал Достоевский и др., Пушкин про это никогда не писал. Совесть - это, когда человек что-то сделал, вопреки своим правилам, потом раскаивается и часто считает, что тем искупает сделанное.
Невольник чести - не значит ее раб. Честь - это следование, добровольное следование (а не служение) благородным правилам. Современному человеку надо ориентироваться именно на это.
Директор Пушкинского музея очень деликатно сопровождал Дезьку к его месту на сцене, так, что те, кто не знают, что он почти ничего не видит, и не заметили бы. Он был в очках, перед тем, как говорить, снял их. Держался с самого начала очень спокойно и уверенно. Говорил искренне, ясно, ни малейшего намека на заученность, хотя в этой сложнейшей по мысли речи не было ни одного слова-паразита, ни одной словесной пробуксовки.
Потом, где-то на уровне квалифицированного клубного мероприятия, были арии, флейта, арфа, чтение писем и дневников тех, кто был возле умирающего Пушкина. (Запомнилась скверная актриса с длинным носом и большими, под есенинские времена, глазами. Пела ужасно. стыдно.). Потом, произведя скандальный шум, меня вытащил, зажатого среди стоящих в проходах, поводырь Дезьки, чтец его стихов и бывший актер с Таганки, некий Рафка ... и уволок за кулисы. Мы с Дезькой расцеловались. С ходу он повторил мне (уже не раз рассказанные) больничные анекдоты собственного производства. Рассказал, как он делает книгу о рифме (на самом деле - краткая теория=история российской поэзии). Сказал, что ему дали квартиру в 50 кв. м. с кухней в 9 кв. м. в районе Коломенского. Звал к себе - «почитаю тебе свою прозу». Он огромно талантлив. Обещал к нему приехать в Опалиху в следующее воскресенье.
15 февраля 74 г.
События недели. Поехал было на панихиду Мочульского, но из морга его привезли с опозданием на 2 часа и я не дождался. Было это в старом клубе МГУ на улице Герцена. Убогость, малолюдство, в основном люди с кафедры. Повидал все тех же, которые уже 25 лет назад выглядели полными маразматиками. Сейчас в общем немного изменились. Застенкер бросился сразу меня упрекать и учить насчет социал-демократов. Другие - те, кто были еще аспирантами, когда я начинал преподавать: Адо, Языков. Тут же Маша Орлова, теперь профессор и доктор наук. От всех от них, и от разговоров, и от их вида, и от их скучного, будничного отношения к «событию» веет такой затхлостью, такой интеллигентской провинцией, такой давящей тоской, что, общаясь с ними, думал только об одном: «Боже! Какое счастье, что жизнь меня своевременно вытолкнула из этой среды!»
