Арианна знала эту историю даже слишком хорошо — да и кто в Уэльсе ее не знал? Долгие годы она служила ей напоминанием о том, как несправедливы и жестоки нормандцы. Граф решил устроить засаду на лорда Поуиса, а его жена что-то об этом прослышав, попыталась предупредить отца, Взбешенный этим, по его мнению, предательством, граф отрубил жене голову и выставил ее на шесте над стенами замка.

Арианна взъерошила рыже-каштановую челку брата и крепко обняла его.

— Не изводи себя беспокойством, Родри, — сказала она. — Я не собираюсь давать лорду Руддлану повод для того, чтобы нацепить мою голову на шест.

Однако она была совершенно уверена, что Черный Дракон не поколебался бы сделать это, если бы она предала его — все равно, ради своего отца или своего народа.

— Да отпусти же меня, Арианна! — проворчал Родри, вывертываясь из ее объятий. — Так и норовишь повеситься мне на шею на манер мокрого полотенца. Если Талиазин когда-нибудь увидит это, я не переживу позора!

Арианна с трудом удержалась от искушения поддразнить брата насчет Талиазина, который явно затмевал в его глазах даже эпидемию чумы. Она ограничилась тем, что посоветовала не подвергать опасности уши, и оставила брата продолжать свое занятие. У нее самой было предостаточно дел до наступления ночи. Поразмыслив, она решила разыскать сэра Одо, которого Рейн назначил бейлифом своих владений, и объявить ему, что он теперь в ответе за все, что происходит в замке.

Она нашла здоровяка рыцаря перед загонами, в которых еще совсем недавно содержался конфискованный скот. Теперь они были пусты, если не считать коровы с голым от лишая крупом и теленка, больного рахитом.

— Так он все же вернул скот! — вырвалось у нее.

— Что, миледи?

Сэр Одо повернулся к ней. В каждой оспинке и морщинке его лица поблескивала испарина. В ожидании ответа он яростно поскреб голову.

— Лорд Руддлан вернул скот крестьянам?

— А вы чего ждали? — ухмыльнулся сэр Одо, показав широкую брешь между передними зубами. — Что он оставит его себе? ...

— Да, но Талиазин...

— Талиазин! — Рыцарь фыркнул так энергично, что ноздри его раздулись сразу вдвое. — Когда этот парень помрет, то последним, что перестанет работать, будет его язык! Что до вашего мужа, миледи, последней умрет его гордость. Он никогда ни перед кем не оправдывается и не извиняется. Иногда это страх как раздражает... особенно если ты тот самый человек, которому приходится объяснять и извиняться за него.

Арианна еще немного постояла, нахмурившись и глядя на пустые загоны, а когда повернулась к сэру Одо, то увидела, что тот с недовольной гримасой разглядывает ее подбитый глаз.

— А за это, — здоровяк дернул подбородком в ее сторону, — ему придется извиняться самому, так-то вот!

Глаз вдруг начал пульсировать болью, и с трудом удалось подавить желание прикрыть его ладонью. — Это произошло случайно,-сказала Арианна, спрашивая себя, чего ради она старается обелить мужа в глазах его ближайшего друга.

— Расскажу-ка я вам одну историю, миледи, — начал сэр Одо, потирая щеки грубой ладонью. — Вообще говоря, если командир узнает, что я слишком много шлепаю губами, он собственноручно повесит меня на майском шесте...

— Я оправдаю ваше доверие, сэр Одо, — торжественнс пообещала Арианна.

— Ну ладно... — Здоровяк пару раз передернулся, как чесоточная лошадь, и продолжил: — Случилось это не так уж давно, когда Генрих, тогда еще просто лорд, боролся с королем французским за Аквитанию. Генрих назначил известного вам рыцаря бейлифом всех замков, которые успел завоевать, а сам удалился в свое поместье, чтобы скоротать там зиму. А зима-то выдалась суровая, а страну-то все эти бои да сражения ох как доконали! На Сретенье крепостные уже ели вареную траву и древесную кору. И вот в это самое время епископ посылает прихлебателей собирать, значит, церковную десятину...

— Но если люди так сильно голодали... десятина от ничего — и есть ничего!

— Совсем ничего никогда не бывает, миледи, всегда что-то да остается, даже в голод. Конечно, немного они добыли: может, зерна на один ма-аленький бочонок, потому что рыцарь, о котором идет речь, изгнал этих приспешников Люцифера со своих земель. Один из них, правда, заупрямился... ну и получил колотушек. Потом рыцарь отправился к епископу разжиревшему, как боров к Мартынову дню. Отправился прямиком во дворец и объявил его преосвященству, что в этом году десятины не будет. А пока объявлял, держал свой меч возле жирного епископского горла. — Глаза сэра Одо затуманились при этом волнующем воспоминании, и он смачно сплюнул через щель между передними зубами. — Конечно, за это епископ подверг его анафеме.

По спине Арианны пополз холодок, волоски на руках встали дыбом. Если, человеку случалось умереть в то время, пока он был отлучен от церкви, душа его навечно попадала в ад, в самое пекло. Женщина, повенчанная с таким человеком, тоже обрекала себя на вечное проклятие.

— И что же Р... тот рыцарь, о котором идет речь, он принял анафему, не дрогнув?

— Ну да. У него железные яйца, миледи... ох ты, прошу меня простить! — Щеки сэра Одо вспыхнули багровым румянцем. — Я столько времени провел среди рыцарей... э-э... ни одной благородной леди вокруг...

Арианна небрежно отмахнулась от его оправданий.

— У меня девять братьев, сэр Одо, и порой приходилось слышать такое, от чего сам дьявол зажал бы уши. Продолжайте же! Что было дальше? Неужели тот рыцарь до сих пор отлучен от церкви?

— Нет, как можно? Генрих использовал все свое влияние, чтобы отменить отлучение. Он считал, что шутка вышла преотменная... до тех пор, пока не выяснил, что десятина лорда тоже не была собрана. Рыцарю, о котором идет речь, пришлось за это продать все, что у него было, вплоть до меча, чтобы расплатиться с Генрихом... и за то, что он не собрал, будучи бейлифом, и за то, что во время голодной зимы раздал из кладовых и хранилищ замков. — Большие коровьи глаза сэра Одо впились в лицо Арианны. — Такая вот история, миледи. Хотите — верьте, хотите — нет.

Она перевела взгляд на пустые стойла. Легкое, праздничное настроение внезапно овладело ею. Вчера, в день своей свадьбы, она и не подумала спуститься в круг танцующих, но сейчас... сейчас ей хотелось танцевать.