Она выгнулась дугой в отчаянной попытке сбросить его, но обмякла, когда это не удалось. Впервые за все время их странного знакомства Рейн заметил в ее глазах что-то похожее на страх. Тем не менее, девушка прошипела:

— Убийца! Ненавижу тебя! Ты убил моего...

Мало интересуясь, кем приходился ей убитый, Рейн заглушил остаток обвинительной речи поцелуем.

Он превратил поцелуй в наказание, сделав его грубым и болезненным, а когда девушка попробовала отвернуть лицо, сильно сжал его ладонями. Теперь он буквально вдавился в ее рот: не только губами, но и зубами, насильно открыв его и погрузив язык так глубоко, как сумел. На мгновение девушка окаменела, перестав даже дышать. Потом внезапно и резко бедра ее приподнялись, двигаясь кругами по его каменной от возбуждения плоти. Рейн отстранился, чтобы увидеть выражение ее лица, и с силой прижался к ее промежности.

Щеки ее не раскраснелись, как он ожидал, а были очень бледны, бурые отпечатки пальцев выделялись на нежной коже. Мышцы на шее напряглись и натянулись, влажные яркие губы с пятнами синяков полуоткрылись и трепетали, глаза впились в его лицо, такие густо-зеленые сейчас, что казались почти черными.

Рейн поддел пальцами ворот ее платья и дернул, заставляя шнуровку разойтись. Девушку это как бы вывело из состояния оцепенения, и она заговорила торопливо и неразборчиво, перемежая слова быстрым хрипловатым дыханием:

— Ох, ради Бога... ради Бога... не надо!..

— Поздно, девочка моя, — сказал Рейн, усмехнувшись одной стороной рта. — Я решил, что ты все-таки в моем вкусе.

— Командир! Вот уж не думал, что вы способны на такое!

Солнечный свет хлынул внутрь шатра, заставив Рейна зажмуриться. Талиазин стоял, придерживая полог, и смотрел на происходящее с осуждающим выражением на лице.

— Черт возьми, парень, разве ты не видишь, что я сейчас занят? — рявкнул Рейн, поднимая голову и отчаянно щурясь.

— О, матерь Божья... все происходит совсем не так, как должно бы! Командир, ну почему вы совершенно не способны держать свое вожделение в узде?

— Талиазин! Убирайся отсюда!

— Ни за что! — И оруженосец сделал шаг внутрь шатра. — Командир, умоляю вас, не доводите меня до того, о чем мы оба будем потом сожалеть! Клянусь, я не позволю вам обесчестить эту девушку!

Плечи Рейна медленно расслабились. Он опустил голову и прикрыл глаза, прилагая усилия, чтобы справиться с собой. Потом, все так же медленно, он посмотрел на Талиазина, выпрямившегося в струнку у входа.

— Тогда какого дьявола ты притащил ее в мой шатер?

— Вам полагалось... э-э... почувствовать к ней влечение, но не удовлетворять его.

— Ну, так ты будешь разочарован. Меня нисколько не влечет к ней, понятно? И даже если бы влекло, дело кончилось бы в точности так же: я сверху, а она...

«Подо мной» хотел он сказать, и это было бы верно. Пусть даже Рейна не влекло к девчонке, ему понравилось ощущение ее тела под ним. У нее были стройные бедра и длинные ноги, а рот, который он успел попробовать, был самым нежным из всех, что ему приходилось целовать. Рейн посмотрел на этот рот еще раз, пока он был так близок и доступен для обозрения. Припухшие яркие губы вздрагивали при каждом глубоком, шумном вдохе. Глаза, по-прежнему очень темные, были влажны. Пока Рейн наблюдал, единственная слезинка скатилась по щеке.

— Пожалуйста, командир! — воскликнул Талиазин, поиходя в неистовство, совершенно ему не свойственное. — Вы ведете себя недостойно! Вам бы следовало сначала поухаживать за ней...

Рейн мысленно произнес витиеватое ругательство. Замеченная им единственная слезинка каким-то образом резко остудила его пыл.

— За такими, как она, не ухаживают — ими пользуются! — отрезал он и поднялся, одним движением подняв девушку на ноги. Он толкнул ее Талиазину с такой силой, что она почти упала на оруженосца. — В следующий раз, когда тебе взбредет в голову привести ко мне шлюху, сначала убедись, что она в своем уме!

Рейну и в голову не могло прийти, что за сюрприз ожидает его в следующую секунду.

Девушка сжала руку в кулак, размахнулась и больно ударила его прямо по носу. Ощущение было совершенно такое, как будто камень из катапульты попал прямо в голову. Боль буквально взорвала его лицо изнутри. Кровь хлынула потоком, сразу залив весь перед его рубашки, перехлестнула через ладонь, которую Рейн прижимал к пульсирующей ране посередине лица. Сквозь красный туман (боли или бешенства?) он слышал, как девушка кричит ему:

— Чтоб ты сгнил в аду! Чтоб первым отгнил твой язык, мерзкая ты, надутая жаба! Я не шлюха!

Всю жизнь Рейн по праву гордился своим завидными самообладанием. Чувства, считал он, приносят только проблемы и страдания, порой даже убивают в буквальном смысле. Не то чтобы у него было какое-то правило на этот счет, но он не забывал случаев, когда его пронзали кинжалом и мечом, оглушали дубинкой и даже поджигали, как случилось однажды. И каждый раз он сносил это хладно— кровно, с достоинством... потому, быть может, что никому, ни единой живой душе, до сих пор не удавалось в кровь разбить ему нос! Он был в ярости и не мог справиться с собой. Ему хотелось убить проклятую сучонку!

Оруженосец окаменел у входа, крепко сжимая руку девушки повыше локтя. Рейн крадущимся шагом двинулся к ним, не обращая внимания на кровь, которая стекала по подбородку. Не отпуская девушку, Талиазин прикрыл ее собой и вцепился свободной рукой в занесенную руку своего командира.

— Не может быть, чтобы вы запятнали себя убийством женщины!

— Очень даже может! — злобно ответил Рейн.

Однако красный туман у него в глазах постепенно рассеивался.

Кровью, казалось, был забрызган весь шатер. Рейн попробовал запрокинуть голову, но горячие струйки потекли в уши и под волосы. Тогда он решил остановить кровотечение, прижав к носу рукав рубахи. Идея оказалась не самой лучшей, так как тонкий льняной материал сразу промок насквозь, причем кровь все равно продолжала течь с таким упорством, словно Рейн был забитым на бойне животным. Рубаха уже окрасилась в красный цвет до самого пояса.

— Избавь меня от нее, — сказал он оруженосцу безжизненным голосом. — И на этот раз сделай так, чтобы она точно не вернулась.