— Как тебе показалось, Честер изменился с тех пор, как ты был здесь в последний раз?

— Нет, не очень.

На его щеке, которая была обращена к Сибил, появился едва заметный тик. Это не удивило ее: в последний раз Рейн был в Честере в тот день, когда она венчалась с Хыо. Он вошел в зал размашистым шагом, в разгар свадебного пира. Не обращая внимания на любопытные взгляды, он прошел прямо к возвышению, где сидели новобрачные, и остановился перед ней. Окаменев на своем стуле, она смотрела на него снизу вверх, и в груди ее смешались радость, страх, отчаяние. Прошло немало лет с того дня, но она так и не забыла глаза Рейна, потому что в них не было ни гнева, ни страдания, ни даже сожаления. В них не было вообще ничего. Рейн отошел от окна и начал прохаживаться по спальне, осматриваясь. Почему-то его внимание привлекла жердочка для сокола. Сибил знала, что он не привез с собой охотничьей птицы. Она сообразила: он думал о том, что соколиная охота — развлечение людей благородных, а у него не было сокола ни в детстве, ни в юности. Возможно, у него не было его и по сей день.

Сибил не знала, что сказать, как отвлечь Рейна от неприятных воспоминаний. К счастью, в этот момент слуги внесли лохань с горячей водой. Сострадание сменилось в Сибил паникой: обязанность мыть прибывающих гостей возлагалась на хозяйку замка. Она спросила себя: достанет ли у нее сил коснуться Рейна и не упасть в его объятия, не показать ему, как она по нему истосковалась?

Что до него, он не выразил (и, вероятно, не ощутил) ни малейшего смущения ни при виде лохани с водой, ни от сознания, что им вот-вот предстоит довольно интимный момент. Сибил и раньше приходилось раздевать Рейна, но при других обстоятельствах, далеко не столь невинных. Именно воспоминания об этом заставили дрожать ее руки, когда она стягивала сапоги и снимала через голову Рейна рубаху. Она чувствовала, как быстро разгорается ее лицо, как сохнут губы, она боялась поднять взгляд и лишь украдкой следила за тем, как он, теперь уже совершенно обнаженный, с бессознательной грацией прошел к лохани и погрузился в воду.

Намылив душистым мылом мягкую тряпицу, Сибил начала осторожно тереть Рейну спину. Она находилась теперь позади него и могла не смущаясь упиваться видом этого тела, знакомого и как будто совсем иного. Он изменился, Рейн. В нем были теперь сила и стать зрелого мужчины, его украшали шрамы воина, и все же он не был таким каменным и несгибаемым, как ей представлялось раньше. Намокшие пряди угольно-черных волос приоткрыли склоненную шею, и та казалась беззащитной при всей своей крепости. Сибил представила себе, что целует его там. Отложив тряпицу, она намылила руки и начала разминать мышцы сначала на плечах, потом на груди, где они были особенно развиты за годы сражений, и, наконец, на животе. Сознавая, что это грешно, она все-таки не удержалась и посмотрела, возбуждают ли Рейна ее прикосновения. Они не возбуждали его. Нисколько.

Раздавшийся шорох заставил Рейна резко вскинуть голову. На пороге спальни стояла леди Арианна, стояла прямо в потоке света, падающего из окна. Она застыла в полной неподвижности, и бронзовое ожерелье, кольцом охватывавшее ее шею, ослепительно пламенело. Они смотрели в глаза друг другу, она и Рейн, и чем дольше это длилось, тем явственнее виделась Сибил огненная нить, протянувшаяся между ними. Она, эта нить, была ощутимо горячей и даже более яркой, чем пылающее ожерелье Арианны.

Сибил съежилась на коленях, забытая.

Кабатчица приняла от Талиазина монетку в один пенс, разрубила ее пополам и протянула ему сдачу. Оруженосец ухватил за ручку один из кувшинчиков с пенящимся свежеразлитым элем и предложил его Арианне. Сам он взял другой и лукаво усмехнулся, чокаясь с ней.

— За любовь!

— Я бы предпочла выпить за что-нибудь другое.

Улыбка Талиазина стала шире, и на щеках появились две симпатичные ямочки размером с полпенни.

— Тогда за плотские утехи! — сказал он, и Арианна против воли засмеялась.

Прилавок был открытый, выходящий прямо на улицу, как у большинства лавок, поэтому эль нагрелся на солнце и отдавал кожей меха, из которого его разливали. Но жажду он утолял хорошо. Стараясь, чтобы это не выглядело слишком очевидным, Арианна осмотрелась в поисках Рейна. Они отправились на ярмарку все вместе, но как-то незаметно она и оруженосец отстали от других и затерялись в толпе.

Талиазин взял ее под руку и начал пробираться вдоль запруженного народом узкого прохода. Вокруг теснились палатки, парусиновые и деревянные, прилавки и стояки с ошеломляющим выбором товаров. Над многими из них были яркие вывески. Мало-помалу Арианна начала замечать, что буквально каждая встречная женщина оборачивается им вслед. Ничего удивительного: Талиазин в плаще всех цветов радуги выглядел ярче, чем палатки торговцев шелками и гобеленами. На спине он нес лиру на красивой перевязи, и потому время от времени его окликали прехорошенькие девушки с просьбой что-нибудь спеть.

Немного погодя они увидели большую толпу, из которой доносились поощрительные возгласы и смех. Талиазин бесцеремонно протолкался посмотреть, в чем дело, не забыв увлечь за собой Арианну. Внутри круга зрителей оказалась группа странствующих комедиантов с дрессированными собачками, старым и усталым танцующим медведем и великолепным гривастым львом в клетке. Но в наибольшее неистовство толпу привел человек, глотающий огонь. Он и сам по себе выглядел внушительно: высокий, черный как сажа, с волосами так круто вьющимися, словно ему на голову приклеили крашеную овечью шерсть. Арианна замерла от ужаса, когда он запрокинул голову, широко открыл рот и сунул внутрь пылающий факел. Горло его дернулось, словно он и в самом деле проглотил клубок огня.

— Какой жалкий фокус, миледи! — пренебрежительно фыркнул Талиазин, разрушив чары. — Ничего не стоит проделать такую штуку.

Арианна собралась было ехидно спросить зарвавшегося мальчишку, не покажет ли он зрителям что-нибудь более волнующее, но вовремя прикусила язык. Если он и в самом деле был ллифраур (в чем она почти не сомневалась), то, конечно, умел при случае изрыгать пламя не хуже любого дракона. Не хватало еще, чтобы он принял вызов!