- Ну что же, лезь, старайся! Ты напишешь заявление, а другие останутся в стороне.
- Да, да!.. Дай мне подумать.
- Тебя все возненавидят. Потому что все так делают.
- Ты абсолютно права. С завтрашнего дня и я начну так делать. Ты довольна?
- Ты с ума сошел?
- Тебя это удивляет?- сдавленным голосом спросил папа, и взгляд у него стал смятенным.
Потом они ушли в его комнату. Кати, конечно, мало что поняла и смотрела на меня с ужасом. Да и мне сперва пришлось построгать мозги. Что же это? Папа прямо сказал: «Боюсь». При этом лоб у него пожелтел и взмок. Конечно, правду тогда он сказал не вовремя. Выходит, правду не всегда следует говорить? А жаль. Правду говорить одно удовольствие. А мама дрожит от страха, потому что боится заявления. Но ведь Кёрнеи можно верить. Кто же он, этот Кёрнеи? И что теперь будет? Правда, что теперь будет?
■
Кати пообедала и смоталась, а я, заявившись домой, стал жарить яичницу на сале. Она, разумеется, подгорела: щурясь от едкого дыма, я, стоя, сжевал яйцо с черными крапинками, потом поискал сигарету и закурил. Но скоро пришлось ее бросить, потому что раздался стук в дверь.
Кровь ударила мне в голову, я просто замер от удивления и не мог языком шевельнуть, чтобы поздороваться: в дверях стояла Агнеш в плотно облегающем желтом пуловере.
- Привет! Кати дома?
- Нет... А я не гожусь?
- Почему же,- сказала она, улыбаясь влажными губами. - Но мне нужна физика для седьмого класса.
- Я поищу,- сказал я и судорожно проглотил слюну. У нее был пышный начес, а уши крохотные, как у грудного младенца.
- Ты один?-спросила она, опустила длинные черные ресницы и тут же завертела ногами.
- Да, - сказал я. И вспомнил, что в комнатах у нас все вверх дном и полно дыма от подгоревшей яичницы. - Сейчас принесу.
- Хорошо,- сказала она, но когда я уже шагнул из прихожей, вдруг передумала: - Подожди, я тоже зайду.
Я распахнул дверь, и она, не очень-то глядя по сторонам, направилась прямо к зеркалу и стала себя разглядывать, поднимая руки, как будто была совершенно одна.
- А где ваша маленькая качалка?- спросила она, оглядывая комнату.
- Вынесли. Ты в ней уже не уместишься,- сказал я.
- Я очень пополнела?- И, повернувшись ко мне, она вновь принялась себя демонстрировать.
- Пойду поищу физику, - сказал я. Больше я не мог, все плыло у меня перед глазами; я без толку тыкался по своей комнате, перекладывал книги с места на место, совершенно не соображая, что делаю.
- Андриш, скажи! Правда, что... я красивая?- Заткнув за пояс два пальца, она снова завертелась перед зеркалом. Я выглянул из двери, почувствовал, что краснею, а она спокойно ждала, что я отвечу.
- Ты сама это знаешь,- сказал я едва слышно. А ведь хотел сказать совсем не то и не так.
Она вошла в мою комнату и, пока я, как ослепший, рылся в книгах, ни на шаг от меня не отходила, и я ощущал ее аромат - то был запах летнего ливня. Она взяла алюминиевую коробку, которую я смастерил на уроке политехнизации, повертела в руках - работа, честно говоря, была корявая.
- Она еще не готова,--сказал я и хотел взять у нее коробку, но Аги потянула ее к себе и медленно отпустила. А мне в этот миг сдавило горло - мы были одни, во всей квартире ни души. Она это чувствовала прекрасно, но совсем не так, как я: она следила за моим лицом, как обычно делают дети, когда, отрывая у жука лапки, полны любопытства, шевелится ли он и как поведет себя без конечностей.
Мне казалось, что, если я попытаюсь выдержать ее взгляд, то глаза у меня просто выжжет.
- Поищу в другой комнате, - пробормотал я, хотя знал, что физика может быть только здесь.
Выдвинув наугад средний ящик комода, я вытащил трусики своей сестрицы, быстро затолкал их назад и глубоко перевел дух. Сейчас мне хотелось лишь одного: чтоб она поскорее ушла. И так неприятностей навалилось невпроворот, но, наверное, самая крупная - досада на самого себя: теперь-то мне было ясно, что Агнеш любит напористых, а я даже не осмеливался к ней прикоснуться. Но, может, она вовсе этого и не хочет... Откуда мне знать!
Ох, опять она у меня за спиной; скосив глаза, я увидел в руках у нее книгу о жизни австралийских аборигенов с полуобнаженной девушкой на обложке.
- Так вот ты какие книжки почитываешь...- сказала Агнеш.
- А что? Это же путешествие,- сказал я с досадой.
- Путешествие,- хихикнула она, сунув под нос мне меднокожую девушку. Затем, усевшись на диван, закинула ногу на ногу и принялась разыгрывать из себя гостью, занятую легкой светской беседой.- Знаешь, у меня из головы совершенно вылетела механика. Папа страшно сердится. Тебя тоже проверяют дома?
- Да что ты! Мои родители слишком заняты,- сказал я и пошел в свою комнату, так как вспомнил, что физика лежит в нижнем ящике письменного стола. Агнеш потащилась за мной как тень. Я дал ей книгу, она взяла, и я решил, что теперь-то, получив желаемое, она наконец уйдет.
Но Аги прислонилась к косяку двери и завела тот совершенно дурацкий разговор, который, к сожалению, не кончился добром.
Перед тем как начать, она как-то странно повела глазами.
- Почему у вас всегда такой шум?
- Шум?- Я подумал сперва о приемнике, но потом от лица у меня отхлынула кровь.
- Говорят, твой папа страшно ревнивый...
- Ничего подобного! Скорее наоборот...
- Да что ты? Ну и как? До того интересно, закачаешься! Никогда бы не поверила!
- Чему?
- Твоя мама такая хорошенькая! А та, другая, кто она?-спросила Аги, строго покачав головой.
- Что ты несешь! - Я просто захлебнулся от ярости.- Никакой другой нет!
- А разве не ты сейчас сказал, что папа твой не ревнует, а мама ревнует, потому что у папы другая?
- Ты лжешь! Ничего подобного я не говорил.
- Еще как говорил! Значит, я вру? Ах, так?
- Убирайся ко всем чертям! - грубо заорал я, ненавидя ее в эту минуту самой лютой ненавистью.
Она, не веря своим ушам, выкатила на меня глаза.
- Что ты сказал? Да я на тебя и не взгляну больше! - Она выскочила из комнаты и унесла мою книгу. Входная дверь резко хлопнула.
Я остался один.
Несколько минут я подпирал косяк; казалось, в черепной коробке у меня какая-то вязкая каша - мозги отказывались варить. А тут еще этот невыносимый чад.
■
Я отправился в Майор в глупой надежде, что встречу Аги. Смотрел на всех девушек, многих принимал за нее, потом выяснялось, что ошибся.
В Майоре дыбились голые деревья и подпирали мрачное, темное небо. На гравиевой дорожке сухо шуршала под ногами листва; позади я тоже услышал какое-то торопливое шуршание, но шел не оглядываясь.
- Привет, Хомлок!- окликнул меня тоненький детский голос.
Я обернулся. Какой-то щенок. Не старше третьего класса. Щенок фамильярно ухмылялся.
- Что надо, старик? Где прохудилось?
- Сам ты решето худое,- нахально ответил щенок. - Я тебя знаю.
- Пока что не знаешь. А вот схлопочешь разок, тогда узнаешь.
Щенок смешно закатил глаза и пискнул:
- Сам дед - сто лет, а еще рычит!
Я чуть не расхохотался, хотя мне было совсем не до смеха.
Наконец я узнал этого наглеца. Хорошую дрессировочку получил он от старшего братца. Что значит «дед - сто лет»? Почему мне сто лет?
Я пошел дальше. Думал, он отстанет. Но он шел за мной, как собачонка, потом, набравшись храбрости, загородил дорогу.
- Ты не знаешь меня?
- Прекрасно знаю. Ты Живодер-младший.
- На клички не отзываюсь. Меня зовут Иван Перцел.
- Ладно, Иван. А брат твой порядочный бездельник!
- Я не бездельник!
- Что же ты гоняешь без дела?
- Я шел за тобой, - признался он, внезапно смутился и стал засучивать, как на рубашке, рукав пальто. Я отогнул его, мне стало жалко мальчишку.
- Ну, выкладывай, где прохудилось? Смелей!
