— Не бойтесь, — с улыбкой заверил следователь, — мы выполняем свои обещания.

Игорь пристально посмотрел на Костю, мельком взглянул на Пономарева и ушел в комнаты. Люба, как окаменевшая, стояла, прислонившись к стене. Вскоре Игорь вернулся с завернутым в бумагу и перевязанным свертком.

— У меня сейчас здесь только список, — сказал он.

— Ладно, отдайте пока то, что есть, — любезно согласился Пономарев, кладя сверток в свой портфель. — А остальное Вы сами привезете к нам дня через два. Вот мой телефон. Можете, если хотите, даже не встречаться со мной. Оставите бумаги у дежурного, позвоните мне и можете идти на все четыре стороны.

Костя так и не решился поднять глаза на Игоря. Уходя, он на момент обернулся и увидел широко распахнутые глаза молчавшей все это время Любы.

— А теперь последний визит — к Наталье Сергеевне, — весело сказал Пономарев, когда они снова сели в машину. — Она знает, где спрятан архив «Хроники». Помогите нам его получить, и можете тотчас отправляться домой.

— Об этом мы не договаривались! Я не поеду!

— Поедете. — Куда подевалась недавняя любезность и вкрадчивость Пономарева? Вблизи его глаза оказались не голубыми, а серо-стальными и хищными. Строгие вертикальные морщинки сомкнулись у переносицы. — Попрошу не устраивать истерику! Теперь у Вас просто нет выбора.

Стеклянные буравчики колко уперлись Косте в лицо. Он почувствовал, что Пономарев видит и читает его мысли, даже запрятанные в самых дальних уголках мозга.

— Я погиб, — понял Костя. Отчаянным усилием он рванул дверцу машины. И очнулся в душной камере КПЗ.

— Неужели такое могло бы случиться со мной на самом деле? — с ужасом подумал Костя. — Неужели бы я купился на чекистские посулы и грошовую приманку? Нет, лучше умереть, чем пережить такой стыд. Лучше отсидеть срок, но потом иметь право прямо смотреть в глаза людям.

— А если я не выйду из лагеря? Что тогда от меня останется? Ничего. Никаких свершений. Кто я такой? Инженер-программист. Говорят, неплохой, но и звезд с неба никогда не хватавший. Мои фельетоны — это такая мелочь! К тому же они спрятаны под псевдонимом. Обо мне, как об их авторе, знают два-три человека, да и они по обстоятельствам времени должны молчать. А то, за что меня, должно быть, посадят, мое обращение в защиту Сахарова… оно просто не состоялось. Это письмо проглотил КГБ, и его никогда не прочтет даже Ната.

— С Наташей мы вместе скоро два года, а так и не решились завести детей. Ната, конечно, меня не забудет. Ну, Игорь, ну, еще два-три человека на свете станут иногда меня вспоминать. И это все. Несостоявшаяся жизнь. Несостоявшаяся личность. Бумажный солдатик.

Костя бессильно опустился на деревянный настил и прикрыл глаза. Но тут же снова поднялся на ноги и оглядел тускло освещенную камеру.

— Нет, нельзя опускать руки и сдаваться. Надо барахтаться. Надо бороться. Даже в самых безнадежных обстоятельствах. Да, победить Пономарева я не в состоянии. Но, как говорила как-то Софья Андреевна, наша единственная победа может состоять в том, чтобы при всех обстоятельствах остаться верным себе, быть самим собой. А там — пусть будет что будет!

— Надо обязательно сообщить на волю, что следователь охотится за списком и за архивом. Но как это сделать? Как сообщить Нате, где я нахожусь? Может быть, она что-то придумает.

Вечером в камеру завели работавших на стройке соседей. — А мы провели весь день на свежем воздухе. Тебе, Константин, там было бы лучше, — сказал Ахмед, смуглый мужчина лет тридцати.

— Я ведь не просил оставлять меня здесь, — ответил Костя.

— А меня домой отпускали. Порубать и помыться, — похвастался Ленька, паренек в наколках лет семнадцати. — Мильтон взял с меня за это всего-навсего червонец. Может, я завтра опять у него отпрошусь.

Принесли ужин. Костя выпил полстакана компоту, потом отозвал Леньку в сторону. — Я дам тебе телефон, — отвернув лицо от соседей, сказал он. — Если тебя опять отпустят, позвони моим родным. Сообщишь, где я, и попросишь прислать мне лекарство.

— Заметано.

— А не сумел бы ты передать от меня записку? За ней приедут. Только у меня нет ни бумаги, ни ручки. Все отобрали.

— Ну, ты фраер. Вот бумага, пиши свою ксиву. Да отвернись от двери, чтобы мент не засек.

— Записку надо составить так, — соображал Костя, — чтобы, если ее все-таки отберут, она не повредила бы Нате. Напишу про себя, что у меня искали какой-то список и архив, что со мной тут беседует Пономарев. Что мое письмо о дяде Аде так ему понравилось, что он сулит за него семидесятую. Что мне нужен мой «Алупент». Ну, и номер отделения, где меня держат.

Костя отдал Леньке записку, и она тут же исчезла в потайной складке его одежды.

После субботнего звонка вестей от Кости опять не было. Ната в тревоге металась по Москве, но отыскать Костю никак не удавалось. Лишь в середине недели позвонил какой-то Ленька. Он сказал, что надо приехать к метро «Кузьминки» за запиской. Ната тут же помчалась на встречу. Ленька оказался бойким приблатненным пареньком. Он сразу согласился передать Косте ингалятор. Не отказавшись от предложенной Натой благодарности, он посоветовал послать и для Кости несколько мелких купюр: — Менты за деньги что хошь сделают.

— Ой, мне пора, — заторопился он. — Если опоздаю на съем, — подведу того, кто меня отпускал. А в КПЗ мне загорать еще неделю.

…Софья Андреевна посоветовала Нате съездить в прокуратуру.

— Мне к Пономареву, — обратилась Ната к сидевшему за барьером мужчине.

Дежурный спросил у нее паспорт, потом куда-то позвонил: — Владимир Владимирович, тут Вас Снегирева спрашивает.

— Второй этаж, двадцать седьмой кабинет, — сказал дежурный, положив трубку. Поднявшись по лестнице, Ната постучала в дверь. — Наталья Сергеевна? Заходите. Садитесь, — предложил Пономарев. Сложив перед собой на столе руки, он со вниманием наклонил голову навстречу посетительнице. — Чем я могу быть полезен? — приветливо спросил он.

— Пять дней тому назад Вы проводили обыск у Комарова, моего мужа. Соседи сказали, что он ушел из дома вместе с Вами. И до сих пор не возвращался.

— Но при чем тут я? — удивился Пономарев. — Мы, правда, заходили с ним ненадолго в милицию, но потом я Константин Евгеньевича отпустил. Хотя, не скрою, мог бы арестовать, результаты обыска дают для этого основания.

— Какие? Неужели книжка Бердяева? Или магнитофонные ленты?

— Нет. Найденный у него антисоветский пасквиль.

— Какой пасквиль? — возмутилась Ната.

— Сочиненный и подписанный им самим.

— Мой муж не пишет пасквилей!

— Разве Вы с ним уже расписаны? Вы, наверно, его еще плохо знаете. Кстати, не известно ли Вам случайно, кто такой «Арк. Бухман»? Однажды Вы давали кому-то фельетончик за такой подписью.

— Скажите, где сейчас Константин? Как он себя чувствует?

— Откуда же мне знать? — недоуменно развел руками Пономарев.

— Но Вы же были у него два дня назад!

Глубоко посаженные голубые буравчики колко впились Нате в лицо. Оскорбленным тоном он ответил: — Я не обязан отчитываться перед Вами. А откуда Вам известно, что я приезжал к нему?

— Известно. Отчитываться перед Вами я тоже не собираюсь.

— Когда я вызову Вас на допрос, отвечать на вопросы все равно придется. До свиданья.

На другой день, взяв с собой еще одну трубочку «Алупента», Ната поехала в милицию, где находился Костя. — У вас в КПЗ… — обратилась она к стоявшему у входа в отделение молодому милиционеру с нашитой на погонах широкой светлой лентой.

— Пятнадцатисуточников сейчас отвезли на стройку.

— Я насчет Комарова. Он болен. Его не вывозят на работу. Мне надо передать ему лекарство. — Ната достала из кармана ингалятор и вместе с ним десятирублевую бумажку.

— Передавать ничего не положено. — Милиционер оглянулся на приоткрытую дверь, за которой виднелся пустой коридор. — Ладно, давайте сюда лекарство. — Он сунул в карман ингалятор и десятку.