Я хотел сказать, что я не ребенок, но опять сдержался.

Мы долго ехали на такси. Были улицы настолько забитые народом, что машина ехала медленно-медленно, а к окнам прилипали темнокожие мальчишки и корчили мне рожи. Во время моих «путешествий» меня среди людей как бы и не было, я шел сквозь толпу, а толпа шла сквозь меня. А тут мальчишки корчили рожи именно мне. Это было совсем другое ощущение. Потом мы приехали в другую часть города, где было меньше людей и больше машин, и на одной из улиц, у одного из домов остановились. Бородач расплатился с таксистом и вынул из багажника наши вещи — свой чемодан и мою спортивную сумку. И я обрадовался, что в ту ужасную комнату мы больше не вернемся. Мы позвонили и вошли во двор, навстречу из дома вышел невысокий, смуглый человек в очках, в обычном костюме и заговорил с Бородачом по-английски. Я плохо знаю английский, учусь в самой обычной школе без каких-то там уклонов, но одну из первых фраз, которые сказал Очкарик после всех этих хелоу и гут монин, я понял, он спросил — это тот мальчик? «Да, — ответил Бородач тоже по-английски. — Это тот мальчик.» Мы вошли в дом, прошли как бы сквозь него и вышли с другой стороны в маленький дворик. Там была типа беседка. Такой навес.

— Хочешь есть? — спросил Очкарик по-русски.

Я очень удивился. Тогда он сказал, что учился в Москве, в институте Патриса Лумумбы и знает русский язык, только немного забыл.

Он повторил вопрос. Возможно, я бы и поел чего-нибудь… Но посмотрел на Бородача и отказался.

— Расскажи ему все, что ты рассказывал мне, с самого начала. Только говори медленней, — сказал Бородач. — Чтобы он врубился.

И я стал рассказывать все с самого начала, как купил книгу Учителя, как однажды оказался под потолком в своей комнате и смотрел на себя, лежащего на кушетке, сверху. Короче, — все, все. Свою встречу с Учителем, как бежал за ним по улице, а потом нашел в библиотеке. В городе, который трудно описать словами. Когда я закончил, наступило молчание. Очень долгое и напряженное. Я видел, как на лбу и носу Очкарика выступили капельки пота. Бородач вынул мое семечко, которое хранил в маленьком целлофановом пакетике, и показал Очкарику. Они долго его разглядывали. Потом Бородач положил семечко обратно в пакетик, и они опять замолчали.

— Надо, чтобы он с «ними» встретился, — сказал, наконец, Очкарик. — И сам все рассказал.

И они стали обсуждать, как лучше это сделать — чтобы я с «ними» встретился. Под «ними» они имели в виду учеников, которые по-прежнему жили в ашраме Учителя. Очкарик подзабыл русский, а Бородач, насколько я понял, подзабыл английский. Так что обсуждение шло на двух языках и очень бурно. Они жестикулировали и даже повышали голос. Решили, наконец, что мы с Бородачом поедем на поезде, а Очкарик выедет на машине на два дня позднее и присоединится к нам уже на месте, потому что у него здесь неотложные дела. Он предложил и нам выехать с ним на машине, а два дня, пока он будет делать свои дела, пожить в гостинице. Но Бородач не согласился и все повторял, что приехал в Индию не для того, чтобы сидеть в гостинице. Я вспомнил нашу «гостиницу» и тоже ничего не имел против.

Когда Очкарик проводил нас через дом во внутренний дворик, я заметил в глубине двух женщин и девочку, все в национальной одежде. Когда мы шли обратно, женщин уже не было, а девочка стояла прямо на нашем пути. Она поклонилась нам и отошла в сторону.

— Это моя дочь, — сказал Очкарик. — Возможно, я поеду вместе с ней.

Девочка была, наверное, моей ровестницей, а может и немного постарше. Она была очень красивая. Таких красивых девочек я еще не видел. Она посмотрела на меня весело. На лбу у нее, над переносицей была нарисована красная точка. «Я в Индии!» — подумал я с восторгом.

Мы ехали на двух поездах. В первом — занимали целое купе. Я ел свои гамбургеры, пил чай и смотрел в окно, а Бородач решал кроссворды, их у него была целая книжка. Между собой мы почти не общались. Бородач как бы поставил между мной и собой стену. А может, он был просто замкнутым человеком, и такие отношения у него были со всеми. Вначале мне было тяжело и даже неприятно, но потом я решил, что так даже лучше. Каждый сам по себе. Нет положения, в котором нельзя было бы найти лучшую сторону. Я ехал себе спокойно и думал обо всем понемногу — об Учителе, моем классе, матери, девочке с красным пятнышком над переносицей…

Второй поезд был совсем другим, никаких купе там вообще не было, зато людей множество, они тесно сидели на скамейках и стояли в проходах. В основном индийцы, белых я видел немного, видел даже одного негра. Этот поезд часто останавливался и подолгу стоял. Люди входили и выходили. Мы ехали на нем всю ночь. Было душно и жарко, а воздух спертый, даже не смотря на то, что были открыты окна. Я так и спал, сидя. А точнее, и спал, и не спал. В таких условиях — поспи! И в один из таких моментов я вдруг «проскользнул» к Учителю.

Я стоял у входа в кафе-мороженое, а Учитель как раз из него выходил.

— А… — заметил он. — Это ты?

— Мы едем в ашрам, в поезде… — «сказал» я.

— Хорошо. Ты с… — Учитель назвал Бородатого по имени.

— Да, — ответил я.

— Никогда не отправляйся ко мне, если вас только двое. Не доверяй ему. Часть тебя, остающаяся на Земле, беззащитна. А он полон низких страстей.

— Хорошо, — сказал я.

В поезде было ужасно жарко, а из дверей кафе-мороженого несло приятной прохладой, мне вдруг дико захотелось мороженого.

— Не сейчас, — сказал Учитель. — Возвращайся.

Я очнулся и открыл глаза, — на меня пристально и напряженно смотрел Бородач.

— Где ты там витаешь? — спросил он нервно. — Стащат сумку, а ты и не заметишь как.

Рано утром мы вышли на маленькой станции. Место было такое дикое, убогое и замусоренное, что и говорить не о чем. Убогое, замусоренное. Разве что индийское. Это интереснее, но все-таки… Даже поезд стоял там совсем недолго. Мы только спрыгнули и он поехал. Бородач нашел раздолбанную машину со старым индийцем за рулем, долго торговался на своем ужасном, вороньем английском, и мы дальше поехали. Дорога была плохая, нас так трясло, это не передать — прямо какие-то американские горки. Я думал, меня укачает, но как-то обошлось. Потом мы еще долго шли пешком по тропинке через лес, тропинка шла вверх — начинались горы. Я очень устал, просто задыхался. Я подумал, лучше бы мы подождали Очкарика в гостинице, даже такой страшной, как та, в которой мы ночевали. А потом подумал, что раз Бородач предпочел этот вариант, значит мое общество ему приятнее, чем общество Очкарика. Короче, этого Очкарика он терпеть не может. На него похоже. Я начал отставать. Бородач остановился, раскрыл чемодан и вынул белую одежду. Он переоделся сам и заставил меня тоже одеть какую-то белую хламиду.

— Это для порядка, — сказал Бородач. — Скоро придем в ашрам. Есть известные ашрамы, богатые, я там тоже бывал… Но это совсем другое… Это очень древнее место… Думаю, он уже разваливается… Многие разбежались. Но ученики еще должны быть… Веди себя прилично. Сдержано. Отвечай на вопросы, сам вопросов не задавай. Больше молчи. Ходи медленно, не бегай, не прыгай, не суетись…

Можно подумать, я там собирался прыгать. Ладно. Я опять стерпел. Наконец, мы пришли. Это было не маленькое строение, но действительно уже ветхое, одноэтажный очень старый каменный дом. Стены обвивали растения, а к входу вели разбитые каменные ступени. Почему-то я вспомнил фильм про Маугли, то место, когда он пришел к заброшенному дворцу раджи. Мы поднялись по ступеням в дом. Внутри было много помещений, таких небольших комнат, почти пустых, — если не считать старых циновок, — с ободранными, неприглядными стенами.

— Время еды, — сказал Бородач, посмотрев на часы. — Все в трапезной. Неплохо бы подзаправиться.

Он уверенно прошел через несколько комнат, я за ним. Мы вошли еще в одну, довольно большую — там за длинным низким столом сидело человек десять. Ну, приблизительно. Я их не считал. Все в белом, смуглые, очень худые. Вначале я даже подумал, что они на одно лицо. Только потом стал как-то различать, да и то не всех. Они что-то ели из мисок, прямо руками. Когда мы вошли, Бородач сказал несколько слов на индийском. Лица учеников ну ни как не изменились, никто даже не улыбнулся, только один чуть кивнул, а другой, тот что был к нам поближе, быстро вышел в другую комнату и принес две миски с едой. Надо думать, для нас. В углу стоял большой таз с водой, мы вымыли в нем руки и сели к столу. Я посмотрел на Бородача вопросительно, он прошептал: