— А разве туда пускают посторонних?
Отто театрально усмехнулся.
— У себя в лаборатории я решаю, кого пускать, а кого нет. Пока ещё я, — добавил он многозначительно.
— Поехали, — неуверенно согласился я. Честно говоря, мне не очень понравился некий блеск в глазах Бауэрнштайна.
Мы расплатились, прошли сквозь бурлящий рынок и, сопровождаемые целой симфонией шумов и запахов, направились к трамвайной остановке. Отто бодро насвистывал какой-то древний мотивчик, а я предвкушал приобщение к тайнам современной генной инженерии. Трамвай не заставил себя ждать. Мы залезли в вагон и расположились на боковых сиденьях. Но, прежде чем захлопнулись трамвайные двери, окончательно отрезав нас от средних веков, мы успели услышать, как на главной сцене, заглушив восторженный вопль публики, ударил гонг и могуче взревели огромные деревянные трубы-бюзины. Это начал свой концерт знаменитый ансамбль старинной музыки «Corvus Согах» [3].
• • •
Постепенно смеркалось, и лабораторный корпус уже опустел. Мы миновали вахту (человек в униформе приветливо кивнул) и спустились в чистый просторный полуподвал, где Отто отпер дверь в конце коридора. Лаборатория выглядела самой обыкновенной — полки, заставленные химической посудой, инструменты, микроскопы и какие-то загадочные электрические аппараты. Через это помещение мы прошли не задерживаясь, и Отто открыл вторую дверь. Судя по запаху, здесь содержались подопытные животные. Так оно и оказалось, только их было немного: несколько клеток с белыми крысами, полдюжины кроликов и пара десятков мышей. Тут же обнаружилась и третья дверь, которую Отто открыл уже не ключом, а цифровым кодом.
— Добро пожаловать в мир высоких технологий, — усмехаясь, произнёс он, и мы вступили в святая святых генной инженерии нашего города.
Удивительное дело, но я ожидал от такого места гораздо большего. Однако и это помещение оказалось самой обычной лабораторией, только без окон, и приборы выглядели совсем уж незнакомо. Заметив мой разочарованный взгляд, Отто заявил, что мне нужно поменьше смотреть голливудских фильмов. Впрочем, я и без него знал, что кино и действительность сильно отличаются друг от друга.
— Вообще-то, — добавил Отто, — сюда надо заходить в специальных костюмах, но сейчас вечер, никого нет, и никто ничего не узнает. А потом я облучу помещение на предмет дезинфекции, и всё будет о'кей.
Он подвинул мне табурет, а сам прошёл в другой конец комнаты, где начал лязгать какими-то запорами. Наконец он вернулся с ящиком, накрытым сеткой.
— Вот, — сказал он, ставя ящик на стол.
— Я её от моих разбойников-лаборантов в специальном шкафу прячу. Там и свет и вентиляция есть. Та-да! — пропел он на манер программы Windows и сдёрнул сетку.
В первую секунду я даже не сообразил, что это такое. В стружках на дне ящика спала, свернувшись клубочком, белая крыса. То есть белой она была когда-то, если судить по сохранившемуся подшёрстку. Теперь же всё тело от носа до кончика хвоста сияло изумительным ярко-зелёным цветом. Особенно впечатляюще выглядели уши, хвост и нос. Как мне почудилось, они даже распространяли зелёное сияние, словно фосфорные!
— Это колоссально, старик! — только и смог выдавить я. — Чем ты её покрасил?
— Идиотский! — рассердился Отто на своём диковинном русском языке. — Совсем ничего соображать? Ты знаешь, чем я работаю!
Я хлопнул себя по лбу:
— Инфузории, чёрт, как до меня сразу не дошло! Ты что, ввёл ей культуру своих одноклеточных?!
— Именно, — кивнул Отто. — Если хочешь, возьми её на руки — она совершенно ручная. Не бойся, не заразно!
Я вытащил крысу из клетки. Разбуженная, она сидела у меня на ладонях и оглядывалась, подрагивая усами. Глаза её напоминали маленькие изумруды. Затем она вдруг быстро, но не больно куснула меня за пальцы.
— Ты ей понравился, — улыбнулся Отто.
— Кстати, её зовут Наташа.
Чувство юмора у Отто проявлялось порой весьма занятно. Я фыркнул, сразу представив себе одну нашу общую знакомую. Затем посадил крысу на стол. Она уселась и стала тереть лапками свои смарагдовые уши.
— Ну хорошо, — сказал я, налюбовавшись вдоволь Наташей. — Ты её сделал зелёной и доказал, что фотохромные инфузории могут жить в теле крысы, я правильно понял?
— Уверен, что не только в теле крысы. И дело даже не в зелёном цвете. Я сейчас всё тебе расскажу.
И Отто поведал мне удивительную историю.
После того как его «нобелевка» уехала в Китай, он хотел бросить работу над фотохромными инфузориями. Но потраченного времени и сил было дьявольски жалко. А кроме того, где-то на уровне подсознания Отто чуял важность этих хлорофилловых волосатиков. Короче говоря, он занялся усовершенствованием своих одноклеточных. После долгой возни ему удалось добиться весьма любопытных результатов. Инфузории по-прежнему зависели от света, но теперь размножались только при температуре 35–40 градусов Цельсия, а кроме того, требовали животных жиров для подкормки. В ответ они выделяли в окружающую среду кислород и большое количество отходов в виде сложных органических соединений. И тут до Отто дошло, что он ни разу не пробовал выяснить, как поведут себя инфузории, оказавшись в теле высшего многоклеточного животного. Тогда он сделал крысе инъекцию и стал ждать. По его собственным словам, спустя несколько дней крыса поменяла цвет. Теперь уже о прекращении работы над инфузориями не могло быть и речи. Бедная Наташа! Чего только не выделывал с ней этот научный садист! Может быть, среди вас найдутся противники вивисекции, так что я опущу эту часть рассказа и перейду прямо к результатам. Вот что выяснил доктор биологических наук Отто Бауэрнштайн.
Фотохромные инфузории легко приживаются в организме млекопитающих и птиц, но погибают, попав в организм рептилий, рыб и других холоднокровных животных. Оказавшись в крови, они, после недолгого адаптационного периода, начинают бурно размножаться, поселяясь в кровеносных сосудах и локализуясь в подкожных капиллярах. Именно этим и объясняется столь шокирующая ярко-зелёная окраска кожных покровов. Причины просты — инфузориям нужен свет, вот они и стремятся к поверхности. Но они отнюдь не являются паразитами в теле хозяина, напротив! Они снабжают его кислородом и многочисленными полезнейшими веществами, а взамен требуют лишь немного жиров и аминокислот, запас которых элементарно восстанавливается с приёмом пищи. Природу этого явления следует ещё изучать, но ясно одно: Ciliophora photochromeae Bauernsteini может действительно послужить человечеству.
— Ты бы видел, — таращил на меня глаза Отто, — что эта крыса вытворяла! Я пускал её в аквариум, и она торчала под водой по пять, по десять минут, а потом вылезала к лампе и заряжалась под ней, как батарейка. Я кормил её ядами, но они все абсорбировались инфузориями и выделялись через почки вместе с мочой. Я заражал её болезнетворными микробами, но они гибли и исчезали бесследно, а крыса жила!
— Так что же, — спросил я, — ты думаешь, эти козявки смогут и внутри человека расположиться так же вольготно?
— Запросто!
— И тоже будут полезны? Расскажи это своей бабушке!
— Да я голову готов прозакладывать! Хоть сейчас на плаху. Где твой топор?
— А почему ты не хочешь сообщить об этом компетентным людям? Такое надо обнародовать, нужно на деле доказать полезность твоих чертей зелёных!
— Ты что, с ума сошёл? — удивлялся Отто. — Да у нас рак не станут лечить, если побочным эффектом будет насморк! Кроме того, подумай, сколько времени пройдёт, пока я получу разрешение инициировать их в человеке. Если получу вообще. Нет, когда-нибудь, конечно, до этих псевдоучёных дубов кое-что дойдёт…
— Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе… Так ты хочешь, чтобы я о них написал? Можно, конечно, только будет ли это интересно…
— Интересно, ещё как! Уж это-то очевидно. Но для обывателя слишком невероятно. И ведь даже я не знаю точно, как они поведут себя в теле человека, понимаешь? Давай лучше попробуем на себе, а?
