— Бесполезно, — спокойно сказал рядом Демьяныч. — Тут на склоне издалека нужный угол не возьмешь.
Он, одну за другой, стал доставать из своего мешка гранаты и класть перед собой:
— На фронте мы такие "феньками" называли.
Мамонт вспомнил, что у него тоже есть такая, завозился, стал выдавливать ее из тесного кармана джинсов.
Где-то здесь рядом в траве лежала его вновь полученная винтовка. После опять потерянного им "Армалита", на этот раз утопленного в грязном ущелье, появилась древняя двухметровая винтовка неизвестного происхождения с узким кинжальным штыком.
— Раньше я думал, что фокстрот — это вроде танцор какой-нибудь, — непонятно к чему высказался старик. — Вертится фокстрот. Вертится… Вертится он, пляшет… А что Аркашка-то не убегает? Там он, гляди, в том кусте сидит, вроде черемухи. Вот баран. Сейчас ведь черные дойдут, доберутся до него.
Черемухой Демьяныч почему-то назвал большой пук какой-то мясистой и высокой, метра в три, травы. Сейчас с рядом с ним возник, до этого лежащий, видимо, на земле, черный. Оглядывался на других, приближающихся. Мамонт даже узнал его — тот офицер-наблюдатель, записывавший как их убить. Черные, уже не прячась, ползли вверх среди камней, мелькали рядом с убежищем Аркадия, а теперь уже впереди него. Удивительно, что его еще не заметили.
— Ну все, пропал Хрущев, — произнес Демьяныч. Кажется, хотел сказать еще что-то, но тут куст зашевелился, полыхнул и разлетелся. В офицера ударило длинное рваное пламя. Полетели белые бумажки. Била и била бесконечная очередь. Возник Аркадий с большим пулеметом, присев от тяжести, он будто направлял струю трассирующих пуль в сгрудившихся, прижавшихся к подножию горы, черных. Розовые пули бились о скалу, беспорядочно разлетались и толкались между камней. Там будто шевелилась густая светящаяся сеть. Заметавшиеся черные постепенно откатывались, пятились, кружились и вот побежали. Бежали назад, не оглядываясь и не стреляя, прыгая через камни.
За спиной закричали, заревели что-то бессвязное. Оказывается, сзади стеной столпились наблюдатели: мизантропы и корейцы. Некоторые зрители залезли на бруствер, повыше.
— На! На! Получили гады! — выделился чей-то голос. — Знай мизантропов. Давай! Помогай Аркашке!
— Айда! Пошли, — еще громче закричал кто-то.
Толпа заколебалась и сдвинулась, кто-то уже несся впереди, обгоняя других. Демьяныч что-то кричал, кажется пытался остановить их, но его никто не слушал. Сбоку и совсем впереди показалась еще одна плотная толпа корейцев, с воем и непонятными криками они катились по склону. Оказалось, что некоторые без оружия, с бамбуковыми копьями и просто палками. В них стреляли вовсе не исчезнувшие черные, уже почти в упор. Передние густо падали, их будто не замечали, бежали мимо. Черные тоже что-то кричали, кто-то кинулся навстречу. Набегающая толпа поглотила их.
Мимо Мамонта, сминая траву, катились мизантропы, среди них опять коротконогие корейцы в засученных штанах, старики и бабы с вилами и лопатами. — Бей! Бей! Мочи! — яростно ревели там. Упал убитый, еще один.
"Не мизантропы? Кажется, нет."
Демьяныч теперь семенил впереди, перед ними. По-старчески хромал, сжимая в кулаке нож. Его обогнал Тамайа, размахивая гранатометом. Среди других показался Пенелоп, он на ходу перехватывал свой тяжелый американский пулемет и сейчас держал его за ствол, как дубину.
Он тоже закричал что-то бессмысленное, длинное "А", не сводя глаз со своего сверкающего штыка перед собой. Трассирующие пули летели навстречу. Изнутри поднимался темный восторг, он вытеснил страх, вытеснил все. Восторг и ярость. И такое жгучее желание ударить кого-то штыком, врезаться в толпу врагов, чтобы повалить их, как кегли. За все накопившееся внутри в это последнее время. Это не он боялся, убегал и прятался. Откуда-то взялось, росло изнутри ощущение собственной непреодолимой силы.
"Щас! Щас я". Невыносимо медленно сокращалось расстояние и время до того, как он вонзится штыком в кого-то там, впереди. На вершине уже тоже дрались. Упал, выбивая пыль из склона скалы, пулемет. За него еще цеплялся кто-то, кричал.
Стрелять не давали корейцы, смешавшиеся с черными. Приближалась воющая, дико шевелящаяся, жутко пахнущая, толпа. Затормозив перед этой мешаниной из людей, Мамонт понял, что никогда еще не видел такого, такое навсегда останется с ним самым жутким и ярким впечатлением. Исчезла уверенность, что в рукопашном бою достаточно аккуратного и точного укола штыком, чтобы благородно поверженный противник упал и умер. Падать и умирать никто не хотел. Здесь убивали друг друга постепенно, кромсая и отрубая куски. Изрубленные, с вывороченными кишками, продолжали биться из последних сил, пытаясь превозмочь убивающих. Упавших рубили и кололи, били камнями. Они с воплями, в которых уже не оставалось ничего человеческого, хватали за ноги, ползли свежие калеки.
"Вот оно как "биться насмерть."
Черные били прикладами и саперными лопатками, отнятыми у корейцев копьями и вилами. Те, появившимися у них, автоматами и обломками автоматов. Перед Мамонтом появился, отделившийся от остальных, черный. Он один здесь стоял неподвижно, растерянно поводя в стороны опущенным стволом. Заморозив что-то в голове, Мамонт будто в учебное чучело, ткнул его штыком, ощутив мягкий живот. И этот почему-то не умер, упал на колени, намертво вцепившись в ствол винтовки. Мамонт еще долго бессмысленно дергал ее, пытаясь освободить, пока его не оглушил кто-то сзади мощным ударом палки по голове — ,кажется, даже свой, кореец. И сразу налетевший черный с остекленевшими, будто не видящими ничего, глазами с разбега врезался саперной лопаткой в грудь. От острой боли перехватило дыхание. Так, что показалось, что все, он умер. Но нет, оказалось, еще жив.
После этого Мамонт уже перестал что-то понимать. Кажется, он махал винтовкой, бил куда-то штыком и прикладом, но тело будто исчезло, сознание затянуло туманом, иногда освещаемым вспышками новой боли.
"…Опять подсуживает нам бог. Или Великий Дух, как Тамайа говорит", — Мамонт смотрел сверху на недавнее поле боя.
— Похоже, боги наверху уважают нас за что-то. Мы там на особом учете, опять все уцелели, — сказал кто-то.
В последнее время мысли Мамонта все чаще совпадали с мыслями мизантропов.
"Странно, когда от кого-то другого слышишь точно те слова, которые ожидаешь. Будто нажал на кнопку и вот, выскакивает готовое."
— Потому и уцелели, что дали отпор, — заговорил Пенелоп.
Считалось, что Чукигек находится в карауле, тут, на вершине, недавно захваченной ими, горы. Сегодня здесь собрались мизантропы, почти все. Стоящий на краю Чукигек ногой сгребал и сталкивал вниз пулеметные гильзы. Гильзы эти, большие, как стограммовые стопки, усыпали здесь все, весь маленький плоский пятачок голого камня, тесный от собравшихся людей, с уже заржавевшим пулеметом посредине. Трава внизу казалась совсем редкой: так, кое-где натыканной среди камней; сквозь землю просвечивали плоские треснувшие валуны. Такой маленький сверху участок земли. Практически один большой, плоский и наклоненный к морю, камень.
"Кто-то отсюда смотрел как я лежал. Вон там. Как бежал…" Тогда, отчаявшись одолеть друг друга, враги расползлись в разные стороны.
— Семь-восемь подъездов, — пробормотал что-то непонятное Чукигек. — Я говорю, до них подъездов восемь было. Это я расстояние так прикидываю: городской дом представляю. А казалось, далеко так.
Мамонт старался не смотреть на него. Голова и половина лица Чукигека была перевязана, оставшаяся часть почернела от ушибов. Ранены были все, кто больше, кто меньше. Почему-то считалось, что Мамонт пострадал меньше всех, и это злило. Ныла рана в груди. На груди? Он осторожно ощупал свежую выбоину в грудной кости, ощущавшуюся даже под повязкой. Кроме этого было еще много более-менее мелких порезов.
— Тяжело в лечении — легко в раю, — твердили рядом. Мизантропы старались держаться подальше от обрыва и от этого будто жались друг к другу.
