— Секс хотел меня своим песням научить, — заговорил он. — Одну почти запомнил, хорошую. "Ночь над Джорджией". И сейчас все вспомнить пытаюсь, пытаюсь… Нет, не вспомнить теперь никогда.

Мамонт вздрогнул, когда кто-то появился из темноты, он даже не сразу понял, что это Демьяныч. — "Караульные! Себя бы укараулить."

Старик молча присел на корточки рядом с ямой, из нее шел вонючий керосиновый жар.

— Миллер жив остался, — заговорил он наконец. — Отдали его черные. К американцам на тачке привезли.

— Знаем, — отозвался Пенелоп. Оказывается, сейчас штык-ножом он вскрывал большую банку. — Тушенка "Спам". Не знаю, из чего ее делают, точно не из мяса. Ну что, штатники забыли про нас? Сидим без ни хера. Консервы взорванные по всему лесу, как грибы, собираем. Хорошо, картошки вчера немного нашли. На корейских огородах.

— Нашли, — угрюмо ухмыльнулся Демьяныч. — Находчивые какие.

Картошкой здесь называли ямс или батат, независимо.

— Крысы бы на нашем месте… — заговорил Кент. — Крысы дерево жрут, картон, бумагу и стоят до последнего, до упора.

"Не эту ли, отложенную до лучших времен, тушенку будут есть на моих поминках?" — подумал вдруг Мамонт, глядя на старчески мелко, передними зубами, жующего Демьяныча. Мизантропы будто слушали треск автоматов по ту сторону горы. В темноте — издалека казалось, что плавно и медленно — летали трассирующие пули.

— Ну что все-таки американцы твои говорят? — спросил, наконец, Козюльский.

— Американцы много не скажут, — после еще одной долгой паузы произнес Демьяныч. — Я так понял, что никто друг друга одолеть не может: ни черные ни они. Цугцванг, говорят.

— Штатники даже знают, что такое цугцванг? — хмыкнул где-то далеко в темноте Кент. — Кто такой.

— А кто это такой? — спросил Козюльский. — Еврей какой-то?

— Вот и победи тут, — пробормотал будто сам про себя Демьяныч. — Только в кино такое срочно делается. Смотришь в телевизоре: шустрит такой живчик, одного победил, другого. Думаешь, и откуда столько врагов берет?..

— А черные знают, что мы здесь? — не дал ему договорить Мамонт.

— Еще бы. Считается, что мы тут какой-то фланг удерживаем. Тоже мне оборона, блин! Бардак. Вот также нами в прошлую войну командовали. И все им, черным, известно, и сегодня с утра будут нас атаковать. Вот так.

— Откуда узнал? — с необычной для него мрачной серьезностью спросил Козюльский.

— Оттуда. Тебе про это не положено… Да и мне тоже. Куда мне… И никакие укрытия теперь, считай, никакие окопы не спасут.

— Чего тогда копали? — Мамонт будто видел сейчас эту длинную яму в земле, ту, что они не докопали и бросили. На прощание уложили на ее краю, собранные в лесу, обломки оружия, ржавые пулеметы, винтовки, просто палки. Его становилось в лесу все больше.

— Вояки-надомники… Сидим здесь, — Демьяныч сунул свою складную ложку в карман. — Ладно, пора. Пошли, поднимайтесь! — Эти традиционные для него слова он произносил с отчетливым удовольствием.

— Пулемет брать? — Вокруг неохотно зашевелились.

— Лопату возьми. И вы там, кто-нибудь, корзины берите.

— Опять на окопы? Предстоит общение с землей.

— Радуйся, если не навсегда.

Ствол винтовки идущего впереди был заткнут щепочкой от дождя. Белая эта щепка бессмысленно притягивала взгляд.

"Кружимся, кружимся по этому острову. Будто знаем как нам уцелеть," — Опять по протоптанным кем-то тропинкам.

В лесу дождя не было, он сразу же появился, когда они вышли из-под деревьев — слабый, почти неощутимый: редкие уколы холодных капель. Это здесь они когда-то взялись копать окоп.

Длинная полоса вывернутой наизнанку земли, пока неглубокая совсем кривая траншея. Странно, что кто-то надеялся, будто она может от чего-то защитить. Уже погрузившиеся в грязь, бутафорские ржавые стволы в ней направлены в сторону черных, во мрак. Там же внизу- покосившиеся, коряво понаделанные чучела, каски на пнях и палках. Где-то в стороне еще должно быть, наспех возведенное, бамбуковое сооружение из трех стен, которое избегали теперь называть "блокгаузом". Возле него — небольшая толпа из чучел.

— Что-то много нас здесь стало, — раздалось оттуда.

— Детские хитрости все, — пробормотал старик, раскуривая сигару. — На дураков рассчитываем. Не знаю, что дальше будет.

Все молча глядели в яму. В неподвижном воздухе медленно извивалась белая нитка — тоненький дым сгоревшей спички.

— Хорошо бы отводную траншею туда под гору провести — в лес, чтобы бежать, — наконец, сказал Пенелоп.

На дне ямы скопились холодные лужи, в них редко тюкались мелкие дождевые капли. Мамонт воткнул топор, который держал все это время, в ствол пальмы: "Сейчас продолжим". Опять это мучительное нежелание делать то, что делать никак не хочется. Все чаще — это острое и гнусное чувство.

"Наверное, количеством подобного и должно определяться качество жизни."

— Ну что, копать? — нетерпеливо спросил Чукигек.

"Копать, копать. И слово-то какое дурацкое."

— Копать захотелось? — остановил пацана кто-то. — Значит, здесь и стоять будем… И лежать.

— Устоишь с тобой, — опять пробормотал Демьяныч. — Думаю, ложную оборону придется устроить. Одно и осталось.

— Какую еще ложную? — с подозрением спросил Пенелоп.

— А такую… Вроде прикрытия, — пострелять погромче, пошуметь: как будто обороняемся. Пусть атакуют, берут. Хрен с ними. Думаю, одного хватит здесь в окопе посидеть. Посидит и смоется. Наверное, артподготовку по нему начнут, за это время и успеет, убежит. Ну, кто остается? Желающий есть?

— На подвиг?.. — добавил Чукигек.

Ему никто не ответил, будто он произнес что-то неловкое.

"Повисла долгая тишина", — возникла в голове дурацкая мысль.

Демьяныч, вынув изо рта сигару, надолго уставился на Чукигека, будто что-то хотел сказать, но почему-то молчал. Остальные, один за другим, стали отходить в темноту. Сейчас пацан стоял, не глядя на проходящих мимо мизантропов, смотрел вниз, молча вытягивая нитки из повязки на руке, в своих нелепых расклешенных штанах и бабьей кофте. Длинные волосы свесились, закрывая лицо.

— Ладно, — произнес Демьяныч, он не уходил, как будто чего-то ожидая, — разожги костер перед ихней атакой. Часов в пять, наверное. Посильнее, чтобы дыма побольше… Ну и уходи. На хер ты здесь нужен!

— Не ссы, убежишь как-нибудь, — на ходу сказал Кент.

— Ну пока, — Обернулся Козюльский. — Мы сейчас на огороды сбегаем, а ты приходи потом — картошку жрать.

Чукигек, все также молча, блестел в темноте очками.

— Вот такой расклад, — невпопад добавил Козюльский.

— Не бросайте лопаты, не забывайте здесь ничего, — командовал Демьяныч. — На картошку собрались — забыли?

Мамонт вдруг заметил, что гнусно торопится, собираясь покинуть это место.

— Так и пропадешь не за понюх кокаина, — негромко произнес рядом Кент. — Отправился я, мудак, на яхте беловской кататься. Сидел бы сейчас в Доме Моряка… — уходя вперед, бормотал еще что-то неразборчивое.

Вдалеке светили прожекторы, столбы мутного света почему-то поднимались вертикально и плавно терялись где-то во мраке, на астрономической высоте. Медленно падала гаснущая ракета, волоча за собой вялый дымный хвост. Кому-то зачем-то необходимо было осветить эту темноту.

"А моей сколько вины во всем этом? Есть?.. Когда говорят: куда меня занесло, почему-то имеют в виду только пространство, географическую плоскость…"

Впереди, в темноте, жутко махало руками чучело на корейском огороде. Кто-то с кряхтением и треском уже ломал бамбуковую изгородь. В руки сунули корзину: непонятную ему, длинным конусом.

— Сейчас как даст колхозный сторож из пулемета, — сказал кто-то невидимый.

— Попрятались, спят колхозники. Знатные ананасоробы, — произнес Мамонт. Кто-то еще, сидящий на корточках, дергал за полу пиджака.

Мамонт, отложив винтовку, — нелепое приспособление для поддержания жизни — и присев, вместе со всеми копал руками мягкую землю. Самые твердые комья земли, в которых подозревал клубни, откладывал в сторону.