— Сударыня! — начал Мамонт хриплым петушиным голосом и умолк, устыдившись. — "Что я плету!" — с ужасом подумал он.

Она вдруг захрипела, что-то заклокотало у нее внутри. Мамонт оцепенел. Мутная струя хлынула за борт. Женщина запрокинула голову, растрепанные волосы прилипли к неестественно бледному лицу. Красные глаза смотрели невидяще. Цепляясь бессильными пальцами за планшир, она, развернувшись, села на палубу, голова ударилась о железо и повисла.

Подошедший Мамонт нерешительно остановился. Эллен Белоу сидела, некрасиво раскинув ноги. Темные волосы волной свешивались со склонившейся головы. Мамонт осторожно продел руки под мышки Эллен, рывком поднял.

"Беда, вот беда какая, — бормотал он, волоча горячее тяжелое тело, понимая что говорит бессмыслицу, чтобы успокоить самого себя. Почему-то колотилось сердце. — Ни жены твоей, ни осла твоего…" — Он еще не знал, что собирается делать и боялся думать об этом. От Эллен шел густой аромат перегара. По ковровой дорожке до маленького слепого коридорчика, где находились самые аристократические каюты. Дверь оказалась открытой. Путаясь ногами в каком-то тряпье, валяющемся на полу, Мамонт втащил бесчувственное тело, задвинул дверь ногой. Потом, ощутив спиной мягкий диван, опустил Эллен на него.

Оглянулся. Негромко верещал приемник. Его панель мягко освещала небольшое пространство перед собой. Мерцало граненое стекло: духи, пузатая настольная зажигалка, переполненная пепельница. "Shanel" — разглядел он в зеленом сумраке на большом флаконе, вынув слабо скрипнувшую пробку, глотнул обжегшую глотку жидкость. В сумраке лицо спящей казалось нереально прекрасным: бледным и спокойным, темными пятнами выделялись брови и ресницы. Его парадоксально украшали вывернутые чувственные губы. Мамонт некстати подумал, что женщины все время в жизни играют, а такие губы, наверное, иногда играть мешают. Например, изображать строгую и холодную снежную королеву.

"Недоступность уже не изобразишь," — Он вдруг понял, что вообще-то никогда не видел ее глаз и вообще ничего не знает о ней. Зачем-то протянул руку к лицу Эллен и сразу отдернул, будто обжегшись, — ощутив горячую и болезненно влажную кожу. Нашарив за собой кресло, сел в него и внезапно услышал- в коридоре зазвучали тяжелые шаги, у этой двери звук прервался. Дверь раскрылась. Мамонт успел увидеть громоздкий силуэт, блеск форменных капитанских пуговиц… Капитан сразу же схватил его за рубашку на груди, притянул к себе. В унизительной близости вдыхая чужой перегар, Мамонт подробно видел крупнопористый нос, лохматые бесцветные брови. Совсем некстати вспомнилось, что Белоу почему-то называл его "шОфером"- именно так, нарочито коряво ставя ударение. Больно и противно скрутило что-то в животе в ожидании удара. Капитан пробормотал что-то на непонятном языке, — Мамонт, кажется, разобрал что-то про пенальти, — и вдруг чихнул ему прямо в лицо. И кажется ничуть не озаботился этим, замер, сосредоточенно задумавшись о чем-то и зажав нос двумя пальцами. Мамонт поспешно поднырнул у него под мышкой и уже в коридоре ощутил остро болезненный пинок. Сжав зубы, задавил в себе крик, вжался в угол. Дверь за его спиной захлопнулась.

Утром, проходя мимо приоткрытой двери Белоу, Мамонт молча кивнул. Из-за двери раздалось блеклое: "Зайди-ка!"

Посреди хаоса и разрушения сидел Белоу. Мамонт оглянулся: Эллен здесь не было.

— Факт на лице? — пробурчал Белоу, бесцеремонно указывая пальцем на синяк под глазом Мамонта. Тот и не помнил как ударился в том коридоре, падая. — Жаль, что я не успел поставить сотню долларов на этого жлоба, — Двинул стакан. — Налей! Давай зальем, по русскому обычаю, завьем веревочкой.

Свой стакан у Белоу, как всегда, был полон. Мамонт подумал, какой тот, наверное, неприятно холодный.

"Это русский обычай- льдом закусывать? Хоть бы плавленый сырок достал… Значит, теперь и с Мамонтом согласен выпить- на безрыбье и рак рыба. А я, выходит, рак и есть."

— Так ты, чувак, за деньгами в капитализм? — продолжал Белоу, пристально глядя на него. — Деньги что ли любишь? Как Корейко?

— Какой Корейко?

— Александр Иванович.

— Не знаю такого. Да нет, я туда, где тепло… Лето люблю, в этом отношении я однолюб.

Белоу быстро повело. Через несколько минут он уже был пьян:

— Нудный я, конечно. И на конкурсе нудистов тридцать восьмого года занял почетное первое место. Я ведь тоже русский. Или был когда-то. И фамилия моя была не Белоу, а… Неважно, плевать! Забыл, в общем. Представь, когда-то у меня даже другое лицо было. Когда рожу свою в зеркале вижу, вздрагиваю. Сколько уже лет привыкнуть не могу, — Белоу загрустил, подперев щеки кулаками, отчего очки ползли на лоб. — Обидно, блин!

— Это что, — вступил Мамонт, — у меня жена от первого брака кусалась даже…

— Надоели со своим феминизмом. Никакой жизни не осталось, одни правила игры… Прожить бы еще одну, другую, жизнь. У меня даже план есть. Как бы накопить денег, чтобы будущего не бояться? Деньги многое могут. Например, дать независимость от всех. Послать можно всех кого хочешь. Кого надо… Зарабатывать от страха! Да! Впрочем, тебе не понять, ты настоящих денег и в глаза не видел. На советские рубли и штанов хороших не купить.

— Ну, почему… — начал было Мамонт.

— Здесь, если у кого неудача, беда, — прячут. Прячут! — вдруг закричал Белоу. — Душу прячут здесь! — Он слепо зашарил по столу обеими руками, опрокидывая стаканы. — Можно быть одиноким и среди людей. Людей-то много… Здесь такого обычая нет- жалеть. Никто не пожалеет!.. Ты, конечно, тоже, — Белоу вдруг прямо, в упор, посмотрел в глаза Мамонту. — Тебе-то что, лишь бы виски жрать!

Мамонт поспешно отодвинул стакан.

— Нам, вообще-то, по пути? Ты, вообще-то, куда плыл? — Маленький Белоу умудрялся смотреть на Мамонта свысока.

Тот молчал, обижено глядя на пролитую лужицу соуса на столе.

— Может быть в Рио-де-Жанейро? — спросил Белоу.

"Это горячка уже белая… Не иначе. Совсем с ума сполз", — думал Мамонт.

— У каждого свое Рио-де-Жанейро. Хотя кто-то утверждал, что его вообще нет, — решительно сказал Белоу. — И Америки тоже нет. Кажется, о Шепетовку разбиваются волны Атлантического океана. Вроде так, вроде правильно. Нет, чувак, нет! — забормотал он. — Туда не надо. Ничего там хорошего.

"Куда же мне? — мрачно думал Мамонт. — Опять за борт?"

— Нету счастья там, — продолжал бормотать Белоу. — Щастя! Да какое же ты можешь найти счастье, если ты его не видел никогда. И не знаешь, какое оно из себя. Как выглядит. Нету его там!

"Энтропия!" — Гора немытой посуды в большой мойке, разруха и грязь, скрывающиеся в темноте. Теперь Степан здесь, на кухне, кажется, вообще не появлялся.

Мамонт двигался в сумраке, освещаемом только ночным иллюминатором, шаря перед собой руками. Наконец, наткнулся на дверцу холодильника.

"Чем примитивнее жизнь, тем больше места в ней занимает еда. И почему нельзя жить вообще без жратвы? Сколько раз пробовал."

В холодильнике удалось найти только сырое мясо, нарезанное тонкими пластинками, отбивные, по-здешнему — стейки. — "Откуда-то я знаю, как они называются".

На плите в кастрюле — вода, на ощупь чистая.

"Мясо кипит в темноте среди бардака и разрухи

Мамонт прилип к неизвестному судну

Мотыльком, позабывшим, что скоро зима."

"…Или моллюском", — Много лет Мамонт рассчитывал на помощь сверху в виде стихотворения. Гениальное стихотворение обязательно должно когда-нибудь придти к нему в голову. Одно, короткое, но гениальное. Такое, что изменит все: он сразу окажется известным и сразу окажется где-то в другом месте, среди таких же знаменитых и успешных. Может же случиться такое- раз в тысячу лет.

Мечта, которая перестанет быть постыдной, когда осуществится. После этого все будут знать и всем будет интересно, как тяжело и сложно он жил раньше- то есть сейчас.