— Хороший мужик Тамарка. Вообще, канаки — хороший народ. Не то что малайцы или вьетнамцы.
— А китайцы?
— А китайцы — ,вообще, говно… — В глубину моря уходил высокий острый парус. — За водкой Тамарка побежал. Дед Мороз, блин!.. А там, глядите, опять американская миноноска появилась. Шастают здесь вокруг, шастают целыми днями. И чего шастают?.. — Пенелоп стоял на террасе барака и смотрел вслед парусному катеру Тамайи в древнюю подзорную трубу Мамонта. С этой трубой и со своей дикой бородой он был странно похож на пирата.
— Это Тамарка-то? — Кент в свежей футболке с портретом римского папы. — Шулер! Среди всех нас, джентльмены, — первый кандидат на виселицу. Держу пари, что он имеет неплохой доход от мачжонга.
Вокруг жадно пищали москиты.
— Мухи зимой к покойнику, — высказался Козюльский.
— Это не настоящие мухи… — Кент отмахивался от них пальмовой ветвью. — Организмом как-то дико чувствовать, что вокруг зимы-холода нет. Может еще будут морозы? Как, бугор?
— Не знаю, — ответил Мамонт. — Я здесь ненамного дольше тебя живу. Сезон дождей точно будет. Дождики, тропические.
— Дождики — это ерунда… Вот ведь заграница, а какой только водки нет. "Кристалл", "Ерофеич", "Смирнофф" какой-то. Даже "Столичная" есть. Звериный оскал капитализма. Дома-то и не знал, что она разная бывает, водка и все… А вы знаете, мужики, что японцы пьют? Горячее. Ссаки называются! Во, не верит!.. Из чайника фарфорового горячим пьют и зубы полоскают. Я сам пил — ссаки и есть. — Кент с неуловимой мгновенной виртуозностью извлек из гитары остренький металлический пунктир китайской мелодии:
"Куда исчез ваш китайчонок Ли?.."
Здесь, нА берегу, усилиями Чукигека появился "памятник" Белоу. Чукигек вкопал в песок бревно с грубо вытесанным сверху лицом. На этом самом месте Мамонт и высадился впервые на берег острова.
"Чего празднуем? Земля вокруг собственной оси еще раз повернулась. Глупо как-то ждать радости от нового оборота Земли."
— Эх, гармонии нет, гармонии, — подал голос Козюльский.
Мамонт на мгновение оцепенел от этих удивительных для Козюльского слов. Тот сидел невдалеке, грыз семечки в тени гигантских папоротников. По-праздничному зачесанные на лысину, пряди волос. Красное, В прожилках, носатое лицо — совсем без щек, узкое, как лезвие топора. Козюльский был уже слегка в подпитии.
— Эх, гармошки нет! — опять повторил он. — Бабу тронешь — горя схватишь, — закричал он вдруг, — поведут тебя на суд. Впереди гармонь играет, сзади выблядка несут.
— Во! Видали сыновей гармонии. Двух мудаков, Сальери и Моцарта, — остывая от изумления, пробормотал Мамонт.
— Ну что, группа товарищей! — Он достал черную бутылку кубинского рома с голой грудастой негритянкой на этикетке. — Откупорить шампанского бутылку?.. Иль перечесть "Женитьбу" Фигаро? Вопрос излишний для вас, так мне кажется. С надвигающимся Новым Годом! Простого нечеловеческого счастья вам. За всех беглецов от действительности!
— Вот и наливай, — Протягивая кружки, отовсюду, как черви, полезли "беглецы". Сквозь праздничные белые рубашки просвечивали жалобные наколки. — А то стоишь как на картинке этот… Илья Муромец перед кирпичом.
Невольно он заметил, как по-разному пьют мизантропы, сколько в этом индивидуального. Пенелоп — ,героически подбоченясь, вместе с перекошенным, загодя жадно разинутым ртом, это производило странное впечатление. Козюльский смотрел в стакан мрачно, как в раскрытую могилу. Чукигек, похоже, водки вообще боялся, но пытался это скрыть.
— Эх и вонюч! — с непонятным удовлетворением произнес кто-то.
— Точно, ссаки, — Кент плюнул в костер, сорвал росший над головой цветок лимона, закусил.
Мамонт поднес к лицу стакан, передернулся от запаха спирта, ударившего в нос. Выпил, обжигаясь, стал ловить в кипятке вареного попугая.
— Я вчера кино смотрел, — заговорил Кент. — Как японские колхозники с бандюками воевали. Семерых зеков наняли, чтоб урожай не сдавать. Хорошая постановка.
— Ты же языков не знаешь. На каком языке кино-то?
— А я и не заметил. Признаться, пьян я был, джентльмены, как святой Бонифаций… Потом опять принял, там же в кино, — бутылку пальмовой водки. Главное, дальше не помню, потом вроде как очнулся, смотрю — где-то двух партнерш нашел, половых.
— Смотри, не перегни свою палку, — проворчал Мамонт.
— Тамарка же их сейчас и доставит. Сурприз! Пусть каждый спросит себя: а что я сделал для сексуальной революции?.. Чем мы хуже хиппи? У них свободная любовь полагается.
— Совсем ты эпикуреец, как я подозреваю. Красный Омар Хайям, — пробормотал Мамонт.
Так и не опьяневшие и недовольные этим, мизантропы угрюмо ели салат из папоротника, сидя вокруг большой деревянной лохани.
— Гениальный салат. Сам создал, — радовался своему произведению Чукигек. Он долго и тщательнее всех готовился к Новому Году. — Уж полночь близится, а Германа все нет? — ухмыльнулся он.
Эта цитата не нашла отклика, все продолжали мрачно жевать.
— Подарки ждете? — наконец, спросил Мамонт.
— Организм выпивки просит, — сипло сказал кто-то.
— Где же Тамарка? Вдруг утонул… Вот гад, враг народа!
— Нету канака. Где Тамарка, где водка?.. Волокита, бюрократизм! — Демьяныч закипел, надолго, сопровождая свои речи непрерывным слитным матом. — Нашли кого за водкой посылать, чурку. Черт нерусский! Урод лагерный.
Потом достал из костра головню и наконец замолчал, злобно раскуривая дешевую филиппинскую сигару-чаруту.
Мамонт, уставившись на угли костра, почему-то вспомнил сегодняшний странный мутный сон.
Из моря, рядами, выходят какие-то люди, даже существа. Голые, гладкие, без лиц, без признаков любых половых органов. Существа- кругом. Все говорят в один голос. Кажется, одно и то же. Что же они говорят. Он пытается сказать что-то свое, даже крикнуть, но не может: что-то залепило глотку. Но было еще что-то?.. парад. Нечто вроде парада. Шеренги людей-манекенов. Портреты с лицами-блинами. — "Идти поперек — это спасение! — приходит вдруг в голову. — Спасение от чего?" Он таранит строй, твердый упругий монолит. Лозунги. Лозунг — "Все люди — сестры!" Кто же они — мужики, бабы? — "А вдруг я такой же! — Лихорадочная мысль. Он поспешно цапает себя между ног и ощущает только гладкое ровное место. — Вот сволочи!"
"Яйца где? Куда яйца дели, гады!?" — кричит он.
Какое облегчение почувствовал Мамонт, проснувшись и поняв, что ничего этого не было. Какие-то неясные туманные проблемы исчезли, как… — "Как сон."
"И все — таки кто они были — мужики или бабы? Приснится же такое."
— Кто здесь в снах разбирается? — заговорил он. — Это к чему, когда баба снится?
Рядом шевельнулся Пенелоп, с надеждой вглядывавшийся в розовый по — вечернему океан:
— А мне вчера жаба приснилась.
— Царевна?
— Да вроде нет…
— Были б деньги, я этот остров завалил бабами, — Это, конечно, Кент. — Деньги без баб могут появиться, а бабы без денег- никогда.
Сейчас, лежа на прохладном песке и глядя вверх, в небо, Мамонт вспомнил с каким восторгом узнал в юности о Цыганской звезде — звезде странников.
"Странствовать захотел, гондурас!.. И те, кто смотрит на Цыганскую звезду, становятся вечными бродягами и мечтателями… Примета. Какой идиотизм!"
— Главное — наяву не жениться на лягушке, — кажется, это сказал Чукигек. — А вы знаете, что только из-за Козюльского немцы войну проиграли? — Пацан немного опьянел.
Совсем пьяный Козюльский согласно кивал, нерасчетливо широко кивая головой. Остальные угрюмо молчали.
— Слушайте вот, — продолжал Чукигек. — Пошел партизан Козюльский в деревню — похмелиться. Узнало об этих планах гестапо и всю самогонку зверски выпило. Обиделся тут партизан Козюльский, пошел к железной дороге и со злости все гайки на грузила отвинтил. А тут эшелон шел, как назло, с сапогами для немецкой армии. Пошел весь эшелон с сапогами под откос. Посмотрел на все это партизан Козюльский и придумал хитрую хитрость: за ночь все сапоги пропил. Утром Гитлер хватился, а сапог-то и нету. Звонит тогда Гитлер Сталину. Слушай, Сталин, — говорит. — Надо на Индию идти, а из-за тебя дело стоит, планы партии, национал- социалистической, планы народа срываются. Как же моя доблестная армия босиком до Индии дойдет? Опять же срам перед Европой. Босяками задразнят. Пожалел тут Сталин Гитлера да и говорит: иди в лес, к партизану Козюльскому. Пришел тот в лес, видит: сидит партизан Козюльский на дубу, в красной рубахе, махорку курит, самогон пьет. Говорит тут Гитлер: прости, что беспокою, партизан Козюльский, только надо мне на Индию идти, а из-за тебя планы партии, планы… В общем, хрен дойдешь. Дело стоит. Тут стыдно стало партизану Козюльскому, налил он Гитлеру стакан и говорит: как же мне было, Гитлер, не пропить твои сапоги, когда твое гестапо не дало мне похмелиться? Развел тут Гитлер руками, повесил голову и говорит: Видно не судьба мне в Индию съездить. Опрокинул стакан, заплакал да и пошел прочь, домой. А дома с горя женился, а потом отравился, конечно. Так и проиграл Гитлер войну, а если б не обидел Козюльского, то и до Индии бы дошел, конечно.
