— Наконец, хоть ты! — сказала Надежда Сергеевна, идя навстречу своему мужу. — Я всегда боюсь, когда ты ездишь верхом… А где сестра и Виктор Аркадьевич?

— Не знаю! Я от них отстал, сам черт их не догонит. Они не скакали, а летели.

— Юлия немного неосторожна! — сказала она.

В эту минуту на террасу вбежали молодые люди.

— Ты, кажется, здесь стала первой наездницей! — сказала Надежда Сергеевна, подойдя к раскрасневшейся от быстрой езды сестре.

— Мне показалось, — заметила та, не отвечая на вопрос, — что Аврора, — так звали ее лошадь английской и частью арабской породы, — немного ушиблась…

— И ты не испугалась?

— Нет!.. К тому же я была не одна. Виктор Аркадьевич ехал рядом со мной…

— Это тебя успокоило?

— Юлия Сергеевна, — перебил Бобров, слегка смущенный, — слишком хорошо ездит, чтобы чего-нибудь бояться.

— Что это папа нынче так запоздал? — проговорила Надежда Сергеевна.

Все уселись на террасе в ожидании князя, удивляясь такой несвойственной ему неаккуратности. Через несколько времени появился и он.

— Ах, папа, — вскричала Юлия, — мы заждались тебя и уже терялись в догадках, что могло случиться.

— Ничего особенного, я просто зашел слишком далеко.

Он любезно предложил руку своей старшей дочери и повел ее в столовую.

Виктор Аркадьевич, сидевший около Юлии, предложил ей свою.

Граф один пошел за ними.

После завтрака, выпив свой кофе, Надежда Сергеевна с Юлией вышли снова на террасу, оставив за столом одних мужчин.

— Мне нужно с тобой переговорить! — сказала Ратицына своей сестре.

Как только дочери его удалились, Сергей Сергеевич сделал знак человеку с суровым, торжественным и необычайно серьезным видом, в ливрейном фраке и белом галстуке, стоявшему за стулом князя.

Это был камердинер, наперсник и поверенный тайн его сиятельства.

— Степан!

Лакей почтительно наклонился к князю.

— Ты придешь ко мне в кабинет сегодня, тотчас же после обеда. Мне нужно отдать тебе некоторые приказания, — почти шепотом произнес Облонский.

— Особые? — так же тихо спросил камердинер.

— Да, особые!

На гладко выбритом, бесстрастном лице Степана мелькнула чуть заметная самодовольная улыбка.

— Слушаю-с! — отвечал он с поклоном и снова принял величественную позу.

Все трое мужчин закурили сигары и принялись за кофе и ликеры.

Спустившись с террасы, обе сестры отправились по цветнику по направлению к одной из аллей парка.

Солнце, достигнув своего зенита, делало тенистые места не только приятными, но прямо необходимыми, так что аллея, густо усаженная серебристыми тополями, куда Надежда Сергеевна повела Юлию, была прелестным местом для прогулки в этот жаркий летний день.

Графиня Ратицына и ее сестра шли сначала молча, погруженные каждая в свои думы.

Первая была серьезна, вторая счастлива.

Однако молчаливая прогулка наскучила ранее Юлии, и она сказала, останавливаясь у одной из поставленных в аллее чугунных скамеек:

— Сейчас видно, что ты не проскакала сегодня верхом часа два.

— Отчего это?

— Потому что ты, кажется, собираешься совершить длинную прогулку, тогда как мне страшно хочется сесть!

— Сядем, если хочешь, к тому же так нам будет удобнее говорить.

— Ах, правда! — бросила Юлия на сестру беспокойный взгляд. — Тебе нужно со мной говорить?

Сестры уселись.

— Да, и очень серьезно! — заметила графиня.

— Ты меня пугаешь! — засмеялась молодая девушка.

— Тем хуже, так как мне нужно твое доверие.

— Мое доверие?

— Да, и совершенная откровенность, — прибавила Надежда Сергеевна, нежно пожимая ей руки.

— В таком случае, спрашивай меня.

Графиня на минуту задумалась.

— Ты знаешь нашего отца, — начала она. — Он прекрасный человек, очень умный, любит нас всем сердцем, но вместе с тем, он человек светский, еще очень молодой душой, относящийся с большим доверием, что, впрочем, вполне основательно, к правилам чести и гордости, традиционным в нашей семье, и также к строгому воспитанию, полученному нами при нашей доброй матери… — При последних словах голос Надежды Сергеевны дрогнул. — Он занимается нами не более, как с его характером может заниматься светский человек молодыми девушками, такими, как ты, и какой я была два года тому назад.

— Конечно, — перебила Юлия, немного удивленная этим предисловием. — Папа всегда так хорошо относится к нам, что я считаю для себя праздниками быть с ним.

— Я это понимаю, и он этого вполне заслуживает. Только видишь ли, когда наша мать три года тому назад умирала, то, несмотря на мою молодость, знаешь, что она мне сказала? Знаешь ли, какие были ее последние слова? "Наблюдай за своей сестрой; меня не будет, а мужчине трудно знать и предвидеть многое, я знаю, что ты благоразумна не по летам, Надя. Я отдаю счастье Юлии в твои руки".

— Значит, — вскричала Юлия, бросаясь на шею своей сестре, — ты должна быть довольна, потому что я счастлива!

Надежда Сергеевна в свою очередь поцеловала сестру и продолжала:

— Таким образом, моя дорогая, для твоего же добра я должна обратить твое внимание на одну черту в характере нашего отца, а то ты можешь попасть впросак… Если ты будешь предупреждена, то тебе легче будет избежать столкновения с этой чертою…

— Ты говоришь сегодня загадками. Говори яснее, если хочешь, чтобы я тебя понимала.

— Я буду ясна. Наш отец гордится своим именем; в обыденной жизни он не высказывает этой гордости, но она руководила, руководит и будет руководить им во всех важных случаях его жизни.

На минуту водворилось молчание.

Юлия стала взглядывать на сестру с видимым беспокойством.

— Зачем ты мне это говоришь? — спросила она.

— Потому что, живя вдали от отца, ты можешь не знать или. не придавать этому должного значения. Ты немного легкомысленна… Это свойственно твоему возрасту… Я тебя в этом не упрекаю… Видя, например, с какой приветливостью и утонченной любезностью наш отец принимает г-на Боброва, сына сельского дьячка, достигшего хорошего положения своим трудом и личными достоинствами, ты можешь подумать, что в глазах князя Облонского не существует никакой разницы между Виктором Аркадьевичем и другими знакомыми — из аристократического круга Москвы и Петербурга, которых он принимает в своем доме.

— Действительно, — с нескрываемой иронией отвечала Юлия, покраснев до ушей. — Было бы несправедливым не установить какую-нибудь разницу между ним и ими. Виктор Аркадьевич рисковал своей жизнью, спасая жизнь моему шурину, а твоему мужу. Мы все ему обязаны, и мы были бы неблагодарными, особенно ты, милая Надя, если бы не относились к нему с исключительным расположением.

— Ты совершенно права, — возразила графиня, все тем же спокойным тоном. — Я лично отношусь к нему с признательностью, которую ничто не уменьшит… С того дня, когда он спас жизнь моему мужу, он сделался… как бы моим братом, и мое расположение не изменится к нему… что бы ни случилось.

— Вот видишь…

— Но наш отец…

Юлия быстро перебила ее:

— То отличие, с каким он принимает его, хотя он и не принадлежит к аристократической семье, служит очевидным доказательством, что он ему не менее благодарен, чем мы.

— Наш отец, — продолжала Надежда Сергеевна, — относится к нему с глубокой признательностью и исключительным уважением. Если бы пришлось рисковать жизнью, чтобы спасти его, он бы это сделал без малейшего колебания. Если бы нужно было помочь деньгами, влиянием, поверить ему самые важные тайны, оказать ему серьезную услугу, он также бы исполнил все это, не колеблясь. Но…

— Но?

— Он бы не отдал за него свою дочь!

Юлия быстрым, невольным движением отшатнулась от сестры.

— Я не знаю, к чему ты все это мне говоришь? — холодно сказала она.

Голос ее дрожал. Графиня Ратицына взяла ее за обе руки, притянула к себе и пристально посмотрела ей в глаза.